Имена

Делилло Дон

— Где же дерзание?

— Пошел вон.

— Тебе надо построить камышовую лодку.

— Джеймс, скотина, я требую, чтобы ты убрался отсюда.

— Тебе бы жить в воздушном шаре, который летает вокруг земли. В семиэтажном, с папоротниками в холле.

— Я серьезно. Если ты не уберешься. Я не шучу.

— Своди его в Музей Канав. Чтобы он лучше понял, в чем смысл твоей жизни. С сухими канавами, грязными канавами, длинными канавами, короткими канавами.

— Скотина, ты у меня получишь.

— Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи.

— Кретин.

— Неужто ты не понимаешь: пока тебе приходится приседать, чтобы пописать, ты

никогда не станешь доминирующей силой в этом мире? Из тебя не выйдет ни убедительного технократа, ни менеджера средней руки. Потому что все будут знать. Она там внутри сидит.

Я подождал немного на террасе. Затем поднялся по короткой лесенке на крышу. Мигающие огни в бухте. Он проснулся, я слышал, как они говорят и смеются. Над чем? Она появилась следом, швырнула мне свитер и села на парапет.

— Твой сын боится, что ты можешь заболобеть.

— Что?

— Заболобеть оби скобончаться. — Довольная.

— Я бы хотел, чтобы вы это прекратили. И ты, и он.

— Напиши приказ в двух экземплярах.

— Зачем ты сюда пришла?

Довольная.

— Он послал.

— Я хочу его видеть. Куда бы вы в конце концов ни уехали. Пришлешь его ко мне.

— Подай заявку. Мы рассмотрим.

— Сука. Ты знала.

— А каково мне, по-твоему? Я хотела вернуться сюда.

— Не накопалась.

— Иногда ты меня бесишь.

— Очень рад.

— Заткнись.

— Сама заткнись.

— Ты боишься собственного сына. Тебя раздражает, что всегда будет связь.

— Какая связь?

— Мы ищем и находим. Мы учимся.

— Чему вы учитесь?

— Меня никогда не волновало, чем ты занят. Я знаю, ты всегда старался окружать себя тем, что не жаль потерять. Только семья мешала. Как с нами-то быть? Но меня не волновало, что ты там пишешь. Зато твое нынешнее занятие я презираю. Я бы на твоем месте не выдержала. Такая пакость. Этот отвратительный тип.

Повторяю пискляво.

— Этот отвратительный тип.

— От одних перелетов рехнулась бы. Как ты это терпишь. И сама работка та еще.

— Эту тему мы уже обсуждали. — Устало.

— Кто я, да что я, да чего я хочу, да кого я люблю. Точно Пьеро с Арлекином.

— Не мели чепухи.

— Чепухи? Если б ты только знал. Но тебе бы все хныкать, как маленькому.

— Я же несусветный кретин. Это подразумевает известный масштаб. Размах, так сказать.

— Ты сопьешься. Вот что с тобой будет. Даю тебе год. Особенно если не уедешь обратно в Америку. Потихоньку превратишься в алкоголика. Уже не сможешь полететь в свою Саудовскую Аравию, не прихватив с собой фляжки. Когда заметишь, что она бьет по карману, ты алкоголик. Запомни.

— Это присказка твоего отца.

— Верно. Но ему-то было уже не до кармана. Он так и так бы пропал. С тобой все иначе.

— Мне нравится моя работа. Как тебе это вдолбить? Ты же не слушаешь. Для тебя существует только твоя точка зрения. Если тебе что-нибудь не нравится, как это может нравиться кому-то другому? Бьет по карману, говорил он и подливал себе виски. И мне нравится,что Тэп сочиняет роман. По-моему, это потрясающе. Я его хвалил. Поощрял. Не ты одна его поощряешь. Ты ему не единственная опора. И я скажу тебе, как у тебя работают мозги. Однозначно. Тебе надо быть чему-то преданной. Тебе нужна вера. Тэп — это мир, который ты создала, и ты можешь в него верить. Он твой,

никто его у тебя не отнимет. Археология — тоже твоя. Для любителя ты уникальный работник. Честно, лучше не бывает. По сравнению с тобой профессионалы выглядят кучкой жалких бездельников. Поверхностными халтурщиками. Теперь это твой мир. Чистый, прекрасный, сияющий. Он подливал еще виски. Бьет по карману. Да уж, любил человек выпить. Как назывался тот катер, где мы говорили? Рыбак с осьминогом на пляже. Суда — либо святые, либо женщины, хотя иногда бывают и островами.

Я надел свитер.

— Тебе известно, как устроены канадцы, — сказала она. — Нам нравится чувствовать себя разочарованными. Все, что мы делаем, кончается разочарованием. Мы знаем это, ждем этого, и потому мы превратили разочарование в свою внутреннюю потребность. Это наше излюбленное чувство. Наша путеводная звезда. Мы все устраиваем так, чтобы сделать разочарование неизбежным. Это помогает нам переносить зимы.

Она словно обвиняла меня в чем-то.

Моя терраса имела форму буквы L. Сидя в более длинной, восточной ее части с учебником современного греческого и пытаясь осилить упражнение на местоимения, я увидел знакомую фигуру в тенниске и красных шортах, первую из двух знакомых фигур, которые мне суждено было увидеть в тот день; человек пробежал по улице и вдоль стены ресторанчика и быстро исчез из моего поля зрения.

Дэвид Келлер на разминке. Я отложил книгу, радуясь отыскавшемуся поводу. Затем вышел из дому и направился через небольшой пыльный сквер к полосе сосен, которая опоясывает холм Ликабетт. Миновав калитку, я услышал, как меня окликнули по имени. Позади двигалась Линдзи, тоже вдогонку за бегуном.

Мы вошли в рощу и выбрали тропинку с самым малым уклоном, больше всего подходившую для пробежки. Почва была сухая и светлая. Здесь не росло никакого подлеска, и роща просматривалась далеко во все стороны.

— Зачем он отправляется бегать в такую даль?

— Ему нравится в лесу. Кто-то сказал ему, что бегать лучше по пересеченной местности.

— Мягче будет инфаркт.

— Он всерьез увлекался спортом. Говорит, что ему нужно слышать собственное дыхание. Играл в футбол и баскетбол как помешанный.

— Тут полно собак.

— Собаки его любят, — сказала она.

Она шла лениво, покачиваясь, заложив руки за спину. Сквозь просвет в деревьях нам была видна часть равнины между нашим холмом и горой Гиметт — белые дома, белый город на сентябрьском солнце. Мне часто казалось, что ее посещает какая-то забавная мысль, настолько неотделимая отличных переживаний, что Линдзи вряд ли способна выразить ее понятным для постороннего образом. Она была застенчива в общении, но жадно впитывала то, что говорили другие; ей были чужды недоверие и настороженность. В ее глазах светился юмор, ласковое вспоминание. Больше всего она любила истории о людях, совершавших героические глупости.

— Мне здесь нравится. Так тихо.

— В нем есть какая-то неуклюжесть, вроде собачьей.

— Они правда его любят. Бегают за ним.

Мы увидели, как он тяжело трусит нам навстречу по узкой извилистой тропинке, огибая камни и выступающие корни деревьев. Мы уступили ему дорогу. Он пробежал мимо, мучительно пыхтя, с напряженной гримасой на лице, явно еще не желая сдаваться. Мы нашли простую скамейку на солнце.

— Сколько вы тут пробудете? — спросила она.