Именем человечества
Шрифт:
– О чем же у них столько разговоров?
– О том, о сем. Все больше о болезнях. Да вот какие-то его вещи и бумаги Степан хранит. Так очень он о них беспокоится. Им, слышь, этим вещам, и цены нет.
– Что же это за вещи такие? – насторожился Чалый.
– А шут их знает! Как это Колесников-то сказывал?.. Да, диск, говорит, металлический...
– Диск?! Что за диск?
– А это, слышь, кругляшок такой блестящий, вроде тарелки...
– А-а, знаю. Откуда же он у него взялся? Раньше не было.
– Так, видно, привез откуда-то. Его ведь сколько времени здесь не было, Колесникова-то.
– Да, верно. Давненько я его не видал. Где он пропадал так долго?
– Чего не знаю – того не знаю. Только сдается мне, что-то тут не того... не чисто чего-то! Кто ни спросит его, Колесникова, откуда, мол, ты заявился, он одно – не помню да и все тут. Не помню! Уж на что доктор наш, Трофим Егорыч, и тот лишь головой качает. А Софья Львов на, из психического, та свое: при его болезни, дескать, так в быть должно. Да где это видано, чтобы человек начисто забыл, откуда он месяц назад приехал!
– Да, подозрительно, – согласился Чалый. – А что Силкин говорит? Он же к нему приехал.
– Степан-то? Что ты, не знаешь Степана? От него вообще путного слова не услышишь. Но я выужу у него...
– Вот, вот, Клавдия Никитична, я как раз хотел просить вас... Да, кстати, сколько еще продлится этот ваш тихий час?
Санитарка крутнула головой:
– Ах ты, господи! Нет тут теперь часов-то. Перенесли на второй этаж.
– Как же вы без часов-то на такой работе? – удивился Чалый. – А я – вот потеха! – только что выиграл по лотерее дамские часики. Куда, думаю, их девать? Ни жены у меня, ни невесты. А тут, оказывается, хороший человек без часов. Берите их и носите на здоровье!
Санитарка даже попятилась от такого предложения:
– Как это, бери да носи! Это же часы! Чай, дорогие?
– Так они мне в тридцать копеек встали. Берите, берите! Тем более, у меня к вам просьба будет.
– А что за просьба? – насторожилась Клавдия.
– Да так, пустяк. Очень мне надо знать, откуда Колесников сюда приехал, что привез и что собирается делать со всеми этими дисками. Вы бы прислушались повнимательнее, о чем они с Силкиным будут говорить. А я в долгу не останусь. Честное слово! А, Клавдия Никитична?,
– Да ведь как-то не того... – замялась санитарка.
– Чего не того? Будто я бог знает что у вас прошу. Подумаешь, узнать, о чем будут трепаться два мужика от безделья. А я вот вам еще и на браслетик к часикам подброшу, – сунул Чалый ей в карман пачку десятирублевок.
– Ну, разве для хорошего человека...
– За мной не пропадет, Клавдия Никитична.
2
– Вот это по-нашему! По-охотницки! – приветствовал Силкин Максима, когда тот спустился с помощью Клавдии в приемную. – Давай сюда вот, в уголок, Владимирыч! Здесь мы никому не помешаем. Здесь можно побалакать вволю. Так вот, вещички твои я снова перебрал, почистил, просушил на солнышке. А то бумаги-то проплесневели малость. Да и кругляк этот, что ты диском зовешь, поотсырел чуток. Теперь все в полном аккурате. Только хочу я тебя спросить: что это за диск, для чего он нужон? Да и бумаги тоже...
– Сложный вопрос ты задал, дядя Степан, нелегко на него ответить. Но я попробую, – Максим немного подумал. – Ты ведь газеты читаешь, радио слушаешь, знаешь* что американцы атомной войной грозят?.
– А как же! Почитай, нет места на Земле, где бы ни кляли их, иродов. А им все неймется. Только одного я не пойму: что, эти самые атомные бомбы у американцев-то, лучше наших, что ли?
– Нет, у нас не хуже.
– Так, может, побольше успели они их наготовить, что грозят пойти на нас?
– И тут они нас не обошли. Да и не важно, кто кого опередил. Дело в том, что бомб этих на Земле столько, что кто бы войну ни начал, как бы она ни повернулась, все разно никто из людей не уцелеет, ничего живого не останется. А война, она может начаться и по пустяку, скажем, по ошибке какой-нибудь. Значит, единственное, что может спасти мир, это сделать так, чтобы бомбы просто не могли взорваться. Все бомбы, сколько их ни есть на Земле.
– Да как это сделаешь? Кто такое сможет?
– А вот в моем диске и моих бумагах как раз и написано, как это сделать.
– Вон оно что! И ты, выходит, знаешь, как эти самые бомбы изничтожить?
– Знаю, дядя Степан. Все дело в одной крохотной частичке – «нейтрино». Стоит эти частички заставить работать как надо – и все бомбы выйдут из строя.
– Она что же, твоя нейтрина, вроде, значит, как вода для пороха?
– Да, пожалуй, ты верно сказал. Только очень не просто заставить работать такую «воду». Но мы сделаем это, Дядя Степан!
– Хорошо бы, Владимирыч...
– Ну вот, теперь они тут расселись! – снова послышался ворчливый голос Клавдии, с грохотом поставившей перед ними ведро с водой и тряпкой.
– Что, аль и здесь уборка? – нехотя поднялся Силкин.
– А то как же, везде чистота нужна. Да вы сидите, сидите! – спохватилась Клавдия. – Я и так помою, только ноги подберите.
– Что мы, кочета, чтобы ноги подбирать? – взъярился Силкин. – Вот дура-баба!
– Не надо, дядя Степан, – остановил его Максим. – Пойдем лучше на воздух. Там, кажется, совсем весна...
– Весна, весна, Максим! – кивнул Силкин, помогая ему встать. – Только того... набрось-ка мой пиджачишко, неровен час... Вот так... Теперь шагай, Ну вот, мы и на воле.
– Хорошо-о! – воскликнул Максим, вдыхая всей грудью сырой пахучий воздух проснувшейся тайги.
– Да, теперь здесь славно. А что я хотел еще сказать тебе, Владимирыч, – понизил голос Силкин, когда они спустились с крыльца и уселись под старым кедром. – Вчера вечером приходит ко мне Кузьма Вырин... Ты помнишь его?
– Кузьма Вырин? Тот, что одно лето у нас с Платовым работал?
– Вот, вот! Так приходит ко мне этот Вырин и ставит на стол пол-литра. У меня аж глаза на лоб! Чтоб Кузьма Вырин поставил бутылку! Ведь у него, бывало, зимой снегу не выпросишь. И вдруг такое! Ну, выпили мы. И начал он о тебе расспрашивать. И что у тебя за болезнь? И откуда ты ко мне пришел? И что вы с Платовым искали в те годы? Я. понятно, говорю: знать ничего обо всем этом не знаю. Так он свое: где ты работаешь, о чем балакаешь со мной в больнице? Аж зло меня взяло. Чуть не вытолкнул его из избы. А сам думаю, не подослал ли кто-нибудь его ко мне часом?