Император Юлиан
Шрифт:
Тем не менее в том, что касается Максима, я готов согласиться с Приском. Я уже тогда осознал, что маги замыслили поймать Юлиана в свои сети, но мне было запрещено с ним говорить, и посему я едва ли мог его предостеречь. Впрочем, они не принесли Юлиану существенного вреда. Порой он и в самом деле излишне доверял колдовству и оракулам, но его мышление всегда отличалось строгой логичностью, а на философских диспутах слушатели поражались силе его аргументации. Христианским мистиком Юлиан не был, но мистиком - пожалуй; однако Приску этого не понять.
Юлиан Август
К моему удивлению, Екиволий просто рвался в Эфес, хотя я был убежден, что он будет всячески препятствовать моей встрече с Максимом. Он же был на редкость уступчив и рассуждал так:
– В конце концов твой учитель - я. Мое назначение на этот пост одобрено самим императором. Тебе официально запрещено учиться не только у Максима, но вообще у кого-либо, кроме меня. Только не подумай, что я против, ничего подобного. Мне рассказывали, что Максим обладает большой силой внушения, но мне вряд ли стоит беспокоиться о его влиянии на тебя: его взгляды безнадежно устарели. В конце концов, ты воспитанник двух великих епископов. Кто может быть тверже тебя в вере? Нам непременно следует побывать в Эфесе; тебе понравится бурная интеллектуальная жизнь этого города, да и мне это будет любопытно.
На самом деле больше всего Екиволию нравилось играть роль Аристотеля при юном Александре. Везде, куда бы мы ни приезжали, академики сгорали от любопытства, желая со мною познакомиться, а чтобы это желание осуществилось, им нужно было сначала добиться разрешения у Екиволия. Он же первым делом учтиво предлагал им "обменяться учениками" - это означало, что они посылают в Константинополь своих учеников, а взамен могут рассчитывать на милость наследника престола. Таким способом Екиволий, путешествуя со мной, нажил себе недурное состояние.
Несмотря на вьюгу, у ворот Эфеса нас встретили сам префект города и его сенат. Вид у них был обеспокоенный.
– Для Эфеса большая честь принимать благороднейшего Юлиана, - приветствовал нас префект.
– Мы готовы ему служить, как служили благороднейшему Галлу, уже почтившему нас своим посещением.
– Как только префект произнес имя Галла, сенаторы, как по команде, забормотали: "Добрый, кроткий, мудрый, благородный".
– Где мой брат?
– спросил я. Последовало напряженное молчание. Префект встревоженно оглянулся на сенаторов, но те молча переглядывались между собой, энергично стряхивая с плащей снег.
– Твой брат, - выдавил наконец из себя префект, - сейчас в Милане, при дворе. Император вызвал его туда месяц назад, и больше мы не получали о нем никаких сведений. Никаких. Мы, конечно, надеемся на лучшее.
– Что значит "на лучшее"?
– Ну… что его назначат цезарем.
– Спрашивать после этого о худшем уже не было смысла.
После обычных церемоний нас отвели в дом префекта, где для меня были приготовлены комнаты. Екиволия больше всего занимала мысль о том, что я, возможно, вскоре окажусь сводным братом цезаря, но меня тревожило отсутствие вестей о Галле, а когда вечером того же дня я узнал от Оривасия, что Галла увезли в Эфес под стражей, мое волнение переросло в настоящую панику.
– Ему предъявили какое-нибудь обвинение?
– допытывался я у Оривасия.
– Нет, никакого. Такова воля императора. Большинство, однако, склоняется к мысли, что его казнят.
– За что?
– Оривасий пожал плечами:
– Если его казнят, люди отыщут сотни объяснений, почему государь поступил наилучшим образом. Если же его назначат цезарем, все в один голос будут уверять, что с самого начала знали: такая преданность и мудрость достойны высокой награды.
– Если Галл умрет… - Меня всего передернуло.
– Но ведь ты далек от политики.
– Я вовлечен в политику со дня рождения, и тут ничего не поделаешь. Если с Галлом покончат, очередь за мной.
– А я думаю, ты в полной безопасности: ты всего лишь ученик.
Кто может быть полностью уверен в своей безопасности?
– Еще никогда в жизни меня не бил такой озноб, как в ту морозную ночь; не знаю, что бы я делал, если бы не Оривасий. Это был мой первый истинный друг, и ближе у меня никого нет и по сей день. Здесь, в Персии, мне его очень не хватает: именно от него я обычно узнаю то, что от меня скрывают в силу моего положения. Людям не свойственно откровенничать с императорами, а Оривасий, благодаря своему профессиональному навыку врача, может разговорить кого угодно.
Не прошло и дня с момента нашего прибытия в Эфес, а Оривасию уже было доподлинно известно, какое впечатление произвел Галл на жителей города.
– Он внушает страх, но им восхищаются.
– За красоту?
– Я не смог удержаться от этого вопроса, так как все мои детские годы находился под обаянием этого золотоволосого красавца.
– Он щедро дарит свою красоту женам городских сановников.
– Естественно.
– Его считают умным.
– Он хитер…
– Очень честолюбив, искушен в политике…
– И все же не пользуется популярностью и внушает страх. Почему?
– У него дурной нрав, и порой он впадает в буйство.
– Да, это так… - Я вспомнил кедровую рощу в Макелле.
– Люди боятся Галла. Они не могут объяснить почему.
– Бедняга Галл.
– Я сказал это почти искренне.
– Ну, а что они говорят обо мне?
– Говорят, что хорошо бы тебе побрить бороду.
– А мне последнее время казалось, она недурно смотрится. Почти как у Адриана.
– Я любовно погладил свою бороду, уже довольно густую. Вот только цвет ее меня смущал: волосы у меня каштановые, а борода была еще светлее; чтобы она казалась темнее и блестела, я даже иногда втирал в нее масло. Сейчас, когда я стал седеть, моя борода неизвестно почему взяла и потемнела, и я вполне удовлетворен ее видом; жаль только, что этого чувства никто не разделяет.
– Кроме того, они интересуются, что у тебя на уме.
– На уме? Мне казалось, это и так ясно: я приехал учиться.
– Что поделаешь? На то мы и греки.
– Оривасий, как истый грек, усмехнулся.
– Мы во всем стремимся угадать какую-то тайную подоплеку.
– Во всяком случае, никаких переворотов я не замышляю, - мрачно ответил я.
– Все мои помыслы о том, как бы выжить.
Хотел того Екиволий или нет, Оривасий ему нравился. И все же его мучили сомнения: