Император Юлиан
Шрифт:
То, что Приску не удалось проникнуть в суть митраистских таинств, не вызывает у меня удивления. Приск дает высокую оценку митраистской этике - что ж, спасибо и на этом! Обряды же наши представляются ему отвратительными, а между тем он знает о них только понаслышке, так как посвященные обязаны хранить в тайне все происходящее в пещере. Могу засвидетельствовать: как бы ни были болезненны и неприятны испытания, откровение стоит того. Я, к примеру, не мыслю мира без Митры.
Со своей обычной грубоватой прямотой Приск указывает на то, что христиане заимствуют один за другим атрибуты нашего культа. И мне вдруг пришла в голову мысль:
Юлиан Август
3 марта 351 года свершилось мое посвящение в таинства Митры. В тот день я наблюдал восход солнца, а также его закат, приняв при этом необходимые меры предосторожности, так как Констанций запретил возносить солнцу молитвы, и с той поры вездесущие соглядатаи и доносчики хватали даже тех, кто просто любовался солнечным закатом.
Екиволию я сказал, что собираюсь денек поохотиться на горе Пион. Поскольку он терпеть не мог охоту, я был уверен, что он со мной не пойдет. Так и получилось: он процитировал Гомера, я процитировал Горация, он - Виргилия, а я - Феокрита и так далее, пока мы вдвоем не перебрали почти все, что великие написали за и против охоты.
Было еще одно препятствие - моя охрана. Ко мне был приставлен офицер с двенадцатью солдатами, - они и составляли, так сказать, мой "двор", и не менее двух из них неотступно следовали за мною повсюду. Как быть с ними? И тут меня надоумил Максим: поскольку митраизм - религия, широко распространенная среди солдат, это означает, что хотя бы двое из охраны наверняка окажутся митраистами, - решил он и оказался прав: пятеро из двенадцати оказались нашими единоверцами. Я без труда сумел устроить так, что в день посвящения оба моих охранника были из этой пятерки, а все братья по Митре связаны обетом молчания.
Мы с Оривасием и солдатами вышли из дома за час до рассвета. У подножия горы нас встретили Максим и девятеро отцов. В глубоком молчании мы поднялись по склону и остановились у назначенного места - там, где росла смоковница. Здесь мы дожидались восхода солнца.
И вот настала утренняя заря. Небо бледнело, над нами зажглась голубая Венера, и темные тучи расступились. В тот самый миг, когда над горизонтом показался край солнца, первый его луч упал на скалу как раз за нашей спиной, и меня сразу осенило: это была не обычная скала, а дверь, вход в подземелье. Мы вознесли молитвы солнцу и его спутнику Митре, нашему спасителю.
Когда солнце наконец поднялось над горизонтом, Максим открыл дверь и мы вошли в небольшую пещеру со скамьями, вытесанными в скале. Нам с Оривасием велели подождать, а отцы удалились в другую пещеру - внутреннее святилище. Так начался самый знаменательный день в моей жизни - день меда, хлеба и вина, день семи ворот и семи планет, день паролей и отзывов, день молитвы, а в конце концов (после Ворона, Невесты, Воина, Льва, Перса, Посланника Солнца и Отца) день Нама Нама Себезио.
Либаний:Изо всех таинств, кроме разве что элевсинских, наибольшее впечатление производят митраистские, так как по мере того как совершаются эти таинства, ты все более и более отрешаешься от земной суеты. На каждой из семи ступеней посвященный испытывает то, что когда-нибудь испытает его душа, когда будет подниматься по семи небесным сферам и избавляться от пороков, свойственных человеческой природе. В сфере Ареса душа лишается воинственности, в сфере Зевса - тщеславия, в сфере Афродиты - плотских вожделений и так далее - до полного очищения. И тогда… Но здесь я умолкаю. Нама Нама Себезио!
Юлиан Август
Когда наступил вечер, мы с Оривасием, рожденные заново, выкарабкались из пещеры.
В тот самый миг это и произошло. Взглянув на заходящее солнце, я почувствовал, как меня наполняет свет. Благодать
Гелиоса снизошла на меня, и я узрел Единое. Лишь немногим избранным доводилось ощущать подобное - по моим жилам вместо крови струился свет.
Я постиг высшую мудрость, увидел бесконечную простоту мироздания. Человеку не дано ее познать без божественной помощи, ибо этого не охватить мыслью и не выразить словом, и в то же время это так просто, что я был потрясен, как человек не способен познать того, что всегда живет в нас и в чем живем мы. В пещере меня испытывали и обучали, а по выходе из нее меня ждало откровение.
Стоя на коленях в полыни, я, освещенный косыми лучами заходящего солнца, узрел самого бога. То, что я тогда видел и слышал, невозможно описать словами. Даже сегодня, спустя столько лет, острота ощущения сохранилась до такой степени, как будто это было вчера. Ибо там, на кругом горном склоне, я был подвигнут на великий труд, который сейчас выполняю: на меня была возложена миссия восстановить религию Единого Бога во всем ее великолепии и неповторимости.
Так я стоял на коленях, пока не зашло солнце, и, как мне сказали, простоял еще целый час в полной темноте, пока Оривасий наконец не встревожился. Он разбудил меня… или, скорее, погрузил в сон, ибо с тех пор "реальный мир" кажется мне сновидением и лишь откровения Гелиоса - действительностью.
– Здоров ли ты?
– услышал я.
Я кивнул и поднялся на ноги. "Я видел…" - начал я и осекся; разве мог я описать то, что узрел? Даже сейчас, когда пишу эти записки, я не нахожу слов, чтобы передать испытанное мною, так как в человеческой жизни нет ничего сравнимого с этим.
Однако Максим сразу понял, что со мной произошло.
– Бог избрал его, - сказал Максим, - и дал свое знамение. В город мы возвратились храня глубокое молчание. Мне не хотелось ни с кем говорить, даже с Максимом, так как меня все еще несло на крыльях света. Я даже не ощущал боли в тыльной стороне ладони, где была нанесена священная татуировка. Но возле городских ворот меня грубо вернул к жизни шум огромной толпы. Множество людей окружило нас с криками: "Потрясающая новость!"
Эти крики привели меня в замешательство. Первое, что пришло в голову: неужели бог все еще со мной? Неужели виденное мною открылось всем? Я хотел спросить об этом у Максима и Оривасия, но гул толпы заглушал наши голоса.
В доме городского префекта меня ожидал сам префект, вместе с Екиволием и почти всем сенатом. Увидев меня, все они упали на колени. На мгновение я подумал, уж не настал ли в самом деле конец света и не послан ли я самим богом отделить праведников от грешников, но Екиволий мгновенно разогнал мои апокалиптические мысли.