Император Юлиан
Шрифт:
Я тяжело вздохнул: уже тогда мне было известно, что Максим имеет склонность (сохранившуюся и поныне) использовать мое имя для обогащения. Принцепсы быстро к этому привыкают, и я отношусь к подобным вещам терпимо. По правде говоря, я даже рад, что мое имя помогает друзьям разбогатеть. Оривасий помог мне в этом разобраться, и я вовсе не жду, чтобы меня любили бескорыстно. Ведь и я люблю других не просто так, а за те знания, что они могут мне дать.
Раз ничто не бесплатно, всякому - его цену.
Я тут же вызвал секретаря и продиктовал письмо к Максиму с просьбой оставаться в Эфесе вплоть до особых распоряжений. Я также уведомил запиской епископа Пергамского, что желал бы в ближайшее воскресенье участвовать в богослужении в качестве чтеца.
– Ну и лицемер, - вырвалось у Оривасия, едва за секретарем закрылась дверь.
– Лучше быть живым лицемером, чем мертвым… э-э?… - Мне часто бывает трудно закончить афоризмы, точнее говоря, я начинаю их, не продумав до конца, - дурная привычка.
– Мертвым чтецом. Я слышал, Галл находится под большим влиянием Аэция. Это правда?
– Да, об этом поговаривают, к тому же Аэций его исповедник. Но кто в силах влиять на моего брата?
– Я невольно понизил голос до шепота, так как Галл, страшась измены, стал не менее подозрителен, чем Констанций, и наводнил Антиохию шпионами.
В том, что Галл так переменился, я виню его жену Констанцию. Она была истинной сестрой своего венценосного брата и считала, что плести заговоры свойственно человеческой натуре. Мне не довелось видеть эту прославленную даму, но говорят, она была не менее жестока, чем Галл, однако во много раз умнее. К тому же Констанция была на редкость честолюбива, чего не скажешь о Галле. Ему вполне хватало титула цезаря Востока, но она желала, чтобы он обязательно стал императором, и для осуществления этого замыслила убийство родного брата. Ну а Галл… Столько лет прошло, а у меня все еще не поднимается рука написать о времени его правления.
Приск:Зато у меня поднимается, а у тебя, Либаний, - тем более! Ведь ты жил тогда в Антиохии и своими глазами видел, как правил этот звереныш.
Любопытно, что Юлиан избегал разговоров о Галле и со мной, и с другими приближенными. У меня была на этот счет своя точка зрения, и записки Юлиана ее лишний раз подтверждают: мне представляется, что Юлиан просто-напросто питал к своему брату противоестественную страсть. Он постоянно восхищается красотой Галла, и в то же время чувствуется, что это для Юлиана болезненная тема. Все это очень напоминает переживания отвергнутого влюбленного. Даже то, что для всех абсолютно очевидно, - врожденная жестокость Галла - Юлиану представляется чем-то мистическим. Он был просто наивен, и я не перестаю находить этому подтверждения. (Опять я повторяюсь; прости, что поделаешь - старость не радость!)
Честно говоря, из членов этого семейства мне наиболее симпатичен Констанций. Он был неплохим правителем. Мы склонны его недооценивать, так как он не блистал умом и от его религиозного фанатизма житья не было, и все же он неплохо управлял страной, особенно если вспомнить, какие ему приходилось преодолевать трудности; можно только удивляться, как он не скатился к тирании. Что до его ошибок, то грубейшие из них он допустил, имея самые благие намерения (пример - назначение Галла цезарем).
Обрати внимание: Юлиан безоговорочно возлагает всю полноту вины за чудовищные злодеяния Галла на Востоке на Констанцию. Мне же всегда казалось, что в этом они стоили друг друга. Но ты сам прошел через все эти ужасы, и кому, как не тебе, судить, кто из них более виноват.
Либаний:Воистину! Первоначально мы возлагали на Галла самые радужные надежды. Я, как сейчас, вижу его первое появление в антиохийском сенате. Сколько было надежд! Молва не ошиблась - Галл действительно был редкостным красавцем, хотя в тот день у него от жары все лицо покрылось сыпью: в нашем душном климате блондины с нежной кожей иногда этим страдают. Однако, несмотря на болезнь, он держался молодцом - казалось, он был рожден для пурпура. Он произнес очень изысканную речь, а позднее меня представил ему мой старый друг епископ Мелетий.
– Ах да, - нахмурился Галл.
– Так ты и есть тот самый тип, который учит, что Бога нет?
– Как я могу такому учить, цезарь? Мое сердце всегда открыто богу.
– Либаний просто восхитителен, цезарь.
– Мелетию всегда доставляло удовольствие ставить меня в неловкое положение.
– Не сомневаюсь.
– Тут Галл подарил меня такой ослепительной улыбкой, что я был просто потрясен.
– Заходи ко мне как-нибудь, - сказал он на прощание.
– Я сам займусь твоим обращением.
Несколько недель спустя я, к своему удивлению, получил приглашение явиться во дворец. Когда в назначенный час я прибыл, меня провели в большой зал, где на ложах бок о бок возлежали Галл и Констанция.
Посреди зала бились насмерть два нагих кулачных бойца. Оправившись от шока, испытанного при виде этой отвратительной картины, я попробовал привлечь внимание Галла - сначала кашлянул, потом пробормотал приветствие, но тщетно: Галл и Констанция были совершенно поглощены кровавым зрелищем. Всему миру известно: я ненавижу бои гладиаторов за то, что они низводят человека до уровня животного (я не имею в виду тех несчастных, которых заставляют ради потехи сражаться и убивать друг друга). Речь идет о зрителях.
Особенно меня потрясла Констанция. Трудно было поверить, что эта мегера с горящими глазами - дочь Константина Великого, сестра императора и жена цезаря: она скорее походила на очень жестокую куртизанку, хотя куртизанкам жестокость и не свойственна. Однако фамильные черты Флавиев: сильная челюсть, крупный нос, серые глаза - делали ее, вопреки всему, представительной. Глядя на залитых потом и кровью бойцов, она время от времени выкрикивала, обращаясь то к одному, то к другому: "Убей его, убей!", а при каждом особо сокрушительном ударе закатывала глаза и сладострастно вздыхала, будто на ложе любви. Было от чего прийти в ужас!
Мы досмотрели кровавое зрелище до конца - то есть пока один из соперников не убил другого. Бедняга рухнул на пол, а Галл тотчас вскочил с ложа и бросился обнимать окровавленного победителя, как будто тот совершил для него какой-то беспримерный подвиг, потом с противоестественным смехом и ликующими криками он принялся пинать ногами лежащий на полу труп. Он был совершенно не в себе, и я никогда еще не видел лица, обнажающего с такой откровенностью звериную сущность человека.
– Прекрати, Галл!
– Констанция наконец заметила меня и поднялась на ноги.