Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
– Вы, любезный Петр Фокич, расписываете мне князя, будто купец товар залежалый.
– Может, и залежалый, ибо немолод Николай Константинович, – не стал отрицать Боровский. – Только до недавнего времени его энергии иной юноша мог позавидовать! Обидно – столько добрых дел свершил, о людях заботясь: и ирригация здесь да в Голодной степи, и предпринимательство вполне в современном буржуазном стиле – хлопкоочистительные заводы с производством масла растительного и мыла. Кинотеатр открыл, «Хива», наверняка обратили внимание – его затея, и народный университет учредил, и стипендии для неимущих студентов назначил для учебы в Петербурге и в Москве, и археологией занялся, и предметы искусства в музей собирает – тоже для людей. Уже и завещал Ташкенту… Губернатор бывший, Куропаткин, мне сказывал. Это я к тому, что не для личного обогащения трудится, а для улучшения общей жизни. Заботится о крае, где живет.
– Ежели действительно так, то Бог его не оставит, – уверенно ответил Ясенецкий-Войно.
– Уж больно грешен великий князь для божьей защиты, – посетовал Петр Фокич, с удивлением покосившись на спутника – молодые нынче не очень-то религиозны, да и сам, что уж греха таить, весьма поостыл в религиозном усердии, глядя на безумие человеческое. Если всё по воле божьей, то воля сия доктора чрезвычайно смущала. В последнее время он склонялся к мнению, что человек предоставлен самому себе, возможно, потому и умом повредился.
– Не нам судить, что грешно, а что Богу угодно, – тихо заметил Валентин Феликсович.
– Я вам так подробно рассказывал о пациенте своем, – наконец решил объяснить Боровский, – потому что, на мой взгляд, он болен не столько телом, сколько духом… волю к жизни потерял, что в наше время, пожалуй, не удивительно.
– Почему же вы меня, хирурга, призвали на помощь, а не психиатра или священника? – без улыбки спросил Ясенецкий-Войно.
– Психиатрия как наука еще не возникла, на мой взгляд, – объяснил Петр Фокич. – И специалистов достойных я в Ташкенте не знаю, а мы, хирурги, лучше прочих понимаем, какова роль воли пациента к выздоровлению. Возможно, я не прав, и вы, осмотрев великого князя, найдете причину исключительно в физическом его состоянии, тогда и будем действовать соответственно.
Против ожиданий Ясенецкого-Войно «больной» встретил их у ворот, одетый как раз ожидаемо экстравагантно: в толстый туземный стеганый халат-пальто (чапан, кажется, называется) и в большую меховую лисью шапку, тоже местного кроя, хорошо закрывающую уши и шею сзади. Он поразил воображение гостя: громадный, не то слегка бородатый, не то сильно небритый, не то русский, не то сарт. Валентин Феликсович подумал было, что это слуга великого князя из туземцев, но Боровский, запричитав, избавил его от этой иллюзии.
– Николай Константинович! – сетовал он. – Ну, как же можно? На мороз! При ваших-то легких! Неделю назад хрипы слышались!
– Вы ж, любезный Петр Фокич, меня сами сюда на свежий горный воздух отправили эти самые легкие, будь они неладны, лечить. Вот и вылечили, – хриплым басом оправдался он. – Тут этого лекарства на всех легочников хватит! Ждал я вас, милейший, по времени рассчитал, когда можете пожаловать, и вышел расчет проверить, – он улыбнулся, явно довольный собой.
– Позвольте представить, – вспомнил Боровский. – Новый главный врач городской больницы Валентин Феликсович Ясенецкий-Войно. Замечательный специалист!.. Его императорское высочество великий князь Николай Константинович Романов!
Представляемые обменялись вежливыми кивками, но князь не удержался подтрунить над доктором своим:
– Это кого же его я императорское высочество, Петр Фокич? Я сам свой и рад этому безмерно. Наградил Бог на старости лет, услышал мои молитвы. Я – гражданин Романов-Искандер, а можно и наоборот – Искандер-Романов. А вас, уважаемый Валентин Феликсович, только так и не иначе?
– Можно и иначе, – улыбнулся врач, – сам подумываю иногда, что Войно-Ясенецкий, пожалуй, благозвучней. Но если уж менять имя, так кардинально.
– Ну, это артисты да литераторы псевдонимами увлекаются, – заметил князь, – а нам с вами, как родители назвали достойней зваться. Разве что фамилию удвоить, имея к тому основания.
– На всё Божья воля, – повторил врач слова Корнилова. – Наше дело жить достойно Его замысла о нас.
Слуги-сарты уже приняли лошадей, а хозяин пригласил гостей в дом.
Петр Фокич удивлялся неожиданной бодрости пациента. И озадаченно пожал плечами на вопросительный взгляд коллеги – ехали-то к почти безнадежному больному, а попали к весьма бодрому пожилому мужчине – никак не старичку. Однако стоящий под навесом чужой распряженный экипаж слегка объяснял ситуацию – видимо, это гости подняли настроение.
Освободившись от зимних одежд, доктора прошли за хозяином в гостиную, где хлопотали у стола две женщины – одна лет тридцати пяти, другая – не более двадцати.
– Мои Дарьюшки, – с гордостью представил Николай Константинович.
Объяснять их статус ему и в голову не пришло – всем давно всё известно.
– Пока они тут хлопочут, прошу в кабинет, – указал он путь рукой.
Валентин Феликсович с интересом рассматривал князя. Без зимней одежды он выглядел худым, но без заметной сутулости – с детства заложенная «военная выправка». Поражал совершенно лысый череп! Голова, разумеется, а не череп, но туго натянутая на нем кожа анатомических подробностей почти не скрывала. При весьма крупном носе голова имела вид скульптурный. Столь лыс уже или бреет голову по местной моде сартов? Оно и правильно: вши – плоды революций, а на лысине им не удержаться.
В кабинете навстречу входящим поднялись двое мужчин средних лет в штатском. По тому, как они это сделали, сразу стало ясно – офицеры.
– Лука Лукич Кондратович, – представился тот, что постарше, лет пятидесяти.
– Генерал-лейтенант, – добавил великий князь.
– Это лишнее, – заметил Лука Лукич. – Нет армии, нет и генерала.
– Был бы генерал, а армия найдется, – хмыкнул Николай Константинович. – Пока вас никто не разжаловал.
– Петр Георгиевич Корнилов, – сделал шаг вперед тот, что моложе, – полковник… Брат младший, – добавил он, заметив вопросительный взгляд Ясенецкого-Войно. За последний год он уже привык к подобным взглядам.
– Ясенецкий-Войно Валентин Феликсович, – представился доктор в ответ. – Главный врач ташкентской городской больницы.
Петр Фокич обменялся поклонами со старыми знакомыми.
– Присаживайтесь, господа, – радушно пригласил хозяин. – По рюмочке с морозца?
Он собственноручно наполнил хрустальные рюмки водкой и поднес гостям. Это было на самом деле неплохо и в медицинских целях, и для знакомства. Сам хозяин воздержался, заметив строгий взгляд Петра Фокича.
– Я так понимаю, что готовится дружеская трапеза? – сказал Ясенецкий-Войно. – После нее вряд ли цель нашего приезда может быть достигнута. Посему, прошу простить, но мы должны внимательно осмотреть пациента. Где это удобней сделать, Николай Константинович?