Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

Злотников Роман Валерьевич

Постояли, помолчали. Да и что тут скажешь? Слова бессильны перед вечностью. Только опять заледенело внутри, и дышать трудно стало.

Корнилов почувствовал его состояние и шепнул:

– Пошли, великий князь, пора.

И под руку взял, потянув настойчиво. Николай Константинович подчинился, ощутив слабость и растерянность, для него обычно нехарактерную.

Они не спеша проехали по ночному Петербургу. Почти не разговаривали. Всё было сказано, оба прекрасно умели читать молчание. Лавр Георгиевич довел великого князя до номера, на минуту вошел, крепко обнял и сказал тихо:

– Берегите себя, я в вас верю. Держите со мной связь через брата Петра. Прощайте, даст бог, свидимся. Утром вас проводят на поезд.

И ушел.

Утром

действительно его проводили до поезда и занесли вещи в купе. Быстротечным оказалось свидание с Петербургом.

Дальнейшее мутное брожение власти, которое он наблюдал уже в Ташкенте, исторического восторга великого князя, и так почти иссякнувшего после свидания с Петербургом, изрядно поубавило, хотя он и старался держать дистанцию – привычка быть в стороне от политики стала даже не второй, а основной его натурой. Великий князь давно понял, что конкретные дела по преобразованию мира и жизни к лучшему достойней политических потуг. Конкретными делами и занимался, перемещаясь между Искандером и «Золотой Ордой» в Голодной степи, где проложил на свои деньги канал от Джизака до Бекабада. В Ташкенте предпочитал не задерживаться. Понимал, что идет грызня за власть, которую он презирал.

Однако уши не заткнешь и глаза не закроешь, да и пытаться отучить себя думать – пустое занятие. Впрочем, его мрачно позабавили июльские события в Санкт-Петербурге, закончившиеся отставкой 7 июля главы Временного правительства князя Львова и назначением на пост министра-председателя Александра Федоровича Керенского – Ташкент во главе России! Некая провинциальная гордость слегка трепыхнулась в груди – мол, знай наших! Однако диагноз Корнилова быстро это глупое чувство пригасил. Впрочем, и Лавр Георгиевич Ташкенту не чужд. А он уже Верховный главнокомандующий.

К сожалению, в Петербурге булькало, а вонь доносилась и до Ташкента: пришла радиограмма Керенского, в которой он называл Корнилова «мятежником и изменником». Похоже, происходило именно то, что прогнозировал умнейший Лавр Георгиевич.

В сентябре начались открытые стычки и провокации с целью восстановить туземное население против власти Временного правительства. Краевой Совет, представлявший оную власть, вместе с гражданским управлением Туркестана посильно оборонялись от Революционного комитета, состоявшего из большевиков и левых эсеров. Двенадцатого сентября власть захватил Революционный комитет. Пятнадцатого она перешла обратно. Гарнизон, верный Временному правительству, базировался на казарменном положении в крепости, хотя и там артиллерийская рота была настроена неоднозначно и, пустив в ход пушки и пулеметы, могла в короткий срок изменить обстановку.

Николай Константинович несколько лет назад говорил сыну Александру, что не дело держать крепость в центре города – слишком она опасна и роль ее непредсказуема: кто владеет крепостью, тот владеет городом. Нынешние события подтверждали его мнение.

В последних числах сентября в Ташкент стала прибывать военная экспедиция Временного правительства под командой генерала Коровиченко Павла Александровича.

Все стороны противостояния полагали, что генерал немедленно прикажет мятежным войскам сдать оружие и в случае неповиновения принудит их. Отряду из Оренбургского казачьего полка, четырех маршевых эскадронов драгун и гусар, пулеметной роты из Ораниенбаума и двух бронированных автомобилей это было вполне по силам. Однако генерал Коровиченко повел себя странно: он считал возможным, не имея к тому ни малейших оснований, уговорить мятежников даже без разоружения их. Началась череда стратегических и тактических глупостей, как квалифицировал действия генерала великий князь позже, когда уже стала очевидной причина «странностей». Оная состояла в том, что, будучи близким другом Керенского, Павел Александрович, скоропалительно став генерал-майором, оставался до мозга костей адвокатом, каковым и был всю свою жизнь. Единственное

его боевое задание состояло в охране арестованного семейства бывшего императора Николая II в Царском Селе. И в Ташкенте он, вместо того, чтобы решительно арестовать верхушку, а массы мятежников разоружить, начал привычный «судебный процесс», надеясь уговорить их, как присяжных в зале суда. Не понял юрист, что революции и мятежи законов не признают.

К четырнадцатому октября обострилось противостояние в крепости: артиллерийская рота демонстративно направила орудия на казармы верного правительству гарнизона. Генералу пришлось применить силу для разоружения роты, что, несмотря на отсутствие потерь, привело к возмущению в мятежных полках. Закончилось всё запоздалой попыткой разоружить мятежников, которые, обнаглев, разоружаться не пожелали и вступили в открытое противостояние. Обманным путем (предложив перемирие и нарушив его), выбили инициативу у отрядов генерала Коровиченко, послали якобы мирную делегацию от населения во главе с настоятелем вокзальной церкви и потребовали прекратить кровопролитие. Генерал склонился заключить с большевиками мир, несмотря на возражения своих офицеров, решившихся сместить его с поста. Тогда генерал Коровиченко приравнял их неповиновение к измене присяге. Подчинились… раскрыли ворота и через несколько минут были арестованы. Коровиченко отправлен на крепостную гауптвахту, остальных «погнали» под конвоем в казармы второго полка.

В городе началась охота на офицеров и кадетов, присоединившихся к отряду.

С 1 ноября большевики закрепили свою власть в Ташкенте и в других городах Туркестана.

Тяжелей всего на Николая Константиновича подействовал рассказ об издевательствах над генералом Коровиченко, оставленным в крепостной гауптвахте на потеху черни, приходившей ежедневно специально для того, чтобы плюнуть сквозь решетку в «зверя». Через неделю кто-то под улюлюканье зевак ткнул его штыком, и хотя по требованию коменданта крепости унтер-офицера Якименко была сделана перевязка, доступ в «зоопарк» продолжался, что не могло закончиться добром – еще через неделю издевательств генерала в буквальном смысле растерзала перевозбужденная насилием толпа.

Это болезненно напомнило Николаю Константиновичу давний эпизод жизни с его собственным пребыванием в смирительной рубашке в камере, где над ним издевались неутомимые в садистских фантазиях солдаты-охранники. Великий князь очень живо представил себя на месте генерала. Сначала себя, а потом и всю Россию.

Тогда-то и дал трещину стержень личности. Вернулись отступившие было хвори. Революция продолжала свою кровавую поступь, а он, зная, что не в силах ей противостоять, позволил болезни завладеть его телом.

Расстрел большевиками в Ташкенте 13 декабря стопятидесятитысячной манифестации сартов и русских против их власти с гибелью генерала Смирницкого, многих русских офицеров и полутора сотен сартов, и последующие репрессии здоровья не прибавили. Говорили, что полковник Бек, генерал Кияшко, присяжный поверенный Дружкин, граф Доррер были захвачены, отвезены в крепость и там зарублены шашками. Всех несчастных Николай Константинович знал лично.

С этих пор доктор Боровский вынужден был признать, что, когда больной жить не хочет, врач практически бессилен. Тут уж как Бог распорядится.

Однако Петр Фокич не привык сдаваться. Он обратился за помощью к новому – с марта занявшему пост – сорокалетнему главному врачу Ташкентской городской больницы Валентину Феликсовичу Ясенецкому-Войно, уже имевшему имя в российской медицинской среде. Несмотря на чрезвычайную занятость, доктор сразу согласился посетить пациента.

В благодарность Боровский весь долгий путь до Искандера потчевал Валентина Феликсовича подлинными историями и байками, касающимися ссыльного великого князя. Ясенецкий-Войно терпеливо слушал, при этом с большим интересом осматривая живописные окрестности, да где-то на полпути не выдержал и усмехнулся незлобиво: