Империя и воля. Догнать самих себя
Шрифт:
Историк: Сталин очень рано проявил себя подспудным противником интернационализма. В письме Ленину в 1922 г. он писал: «За четыре года гражданской войны, когда мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных национал-независимцев, требующих настоящей независимости во всех смыслах». Сталин изначально повел курс на восстановление имперского формата России, хотя и под лозунгом «национально-культурной автономии» (это был единственно возможный компромисс). И Ленин поддержал его, хотя и настоял на том, что окраины должны юридически входить не в состав Российской Федерации, а в состав союзной конфедерации, внутри которой Россия была бы лишь одной из республик. Эти линии на карте прочертили Ленин и Троцкий. Но Сталин олицетворял противоположную унитарную тенденцию. Однако он так и не посмел (или не успел?) уйти от фиктивного федерализма… Хотя идея эта очень скоро
Шейх: Такая особенность сталинского мышления позволяла Троцкому говорить о «национальной ограниченности» наркомнаца, но Троцкий с его космополитизмом оказался в итоге за бортом реальной политики, Сталину же его «ограниченность» позволила стать главным участником создания в России новых, гибридных форм государственности.
Философ: Все-таки Сталин не выработал более зрелой структуры империи, чем социал-демократическая «автономия», хотя его политика «переселений» некоторых народов в 40-е годы была намеком на возможность такой выработки. Путь к имперскому территориальному устройству был для Сталина открыт, но он не продвинулся по нему, ограничиваясь малыми мерами. Я читал книгу Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» [72] , в которой Молотов говорит: «Надо восхищаться дальновидностью Сталина. Ведь именно благодаря ему Крым был зачислен в состав РСФСР. Туда же в свое время и по той же причине была отнесена Калининградская область, а граница Казахстана прошла не по естественному, казалось бы, рубежу — берегу Волги, а в 100 километрах восточнее». Хорошие меры, но слишком малые, как мы теперь убедились.
72
Чуев Ф. И. Сто сорок бесед с Молотовым. — М., 1991.
Физик: Роберт Такер тоже говорит о «русского красном патриотизме» Сталина. Когда Такер пишет, что «Сталин отождествлял себя с Россией», он имеет в виду обострение в Сталине сознания исторической судьбы (лучше сказать, миссии) России. В Ленине его, по собственному сталинскому признанию, привлекало прежде всего сочетание «русского революционного размаха» с «американской деловитостью».
Однако же Такер как раз сторонник психоаналитической трактовки Сталина, и он утверждает, что схема «душевной болезни» вождя, его интровертной природы связана с репрессиями и культом личности: «Его культ — приоткрывает внутреннюю завесу».
Философ: Профессор, Вы наверное знаете эту теорию? Что Вы думаете о Такере?
Историк: Да, я знаю эту теорию. Такер — ученик фрейдистки Хорни, они вообще все пытаются объяснить по Фрейду. По существу Такеру трудно возразить, но ему и не стоит возражать — сама постановка проблемы обличает многие слабые стороны фрейдизма. Вопрос ведь не в том, приоткрывает или не приоткрывает культ завесу над сталинской психикой, а в том, в какой степени, в каких пропорциях и по каким законам происходит это приоткрывание завес. Где проводить эту разграничительную линию «личности» и «эпохи», личного начала и неличной исторической стихии? Ни Такер, ни Хорни не дают ответа на этот вопрос. Они могут лишь предложить очередную психоаналитическую схему, не отличающуюся новизной.
Не следует забывать, что все это происходило на значимом фоне грандиозных социальных сдвигов. И решая вопрос, верил ли Сталин в насущность и справедливость глобальных общественных изменений, во многом решается и вопрос, удобно ли он чувствовал себя в атмосфере 30-х годов и позднее. Воля Сталина была направлена на укрепление новой партийно-советской государственности и на ее доминирование в мире. Отождествление себя с исторической судьбой страны проявлялось в остром сталинском комплексе «отставания» от передовых стран. Однако комплекс этот имел реальную почву в свете актуализировавшейся опасности мировой войны. Цепочка «коллективизация — индустриализация — милитаризация» на деле неразрывна и внутренне необходима в связи с целью догнать индустриальные державы «за 10 лет». Нельзя сказать, чтобы были не правы те историки, которые связывают создание системы ГУЛАГа не столько с проецированием паранойи вождя на действительность, сколько с необходимостью наличия максимально дешевой рабочей силы для строительства каналов и решения лесозаготовительной проблемы. Как говорилось в отчетах НКВД, работы лагерей осуществляли народно-хозяйственные проекты «с экономией больше, чем в 4 раза». Вот откуда был почерпнут ресурс роста, вот откуда возникла возможность догнать конкурента за 10 лет. Сталин всегда имел в виду войну, и если июнь 1941 года застал его врасплох, то это был «расплох» скорее тактический, чем стратегический. Имел Сталин в виду и мировую революцию, и активность в III мире.
Критики репрессий пытаются измерить сталинизм по меркам классического гуманизма — а это, мягко говоря, некорректно. Элементы модернизированного гуманизма в сталинизме сочетались с самыми жесткими и консервативными элементами традиционализма. Этот сплав, пожалуй, и обеспечил системе прочность на русской почве, прочность, позволившую победить в войне и долго выдерживать конкуренцию с западными демократиями. Время-то жестокое было, и «капиталистические хищники» не дремали… Это не риторика.
Но недостатком сталинского сплава ценностей является высокая степень абстрактности, оторванности от действительных исторических корней. Это, пожалуй, главное уязвимое место Сталина. Тем не менее, наблюдая этот сплав и рассматривая его в качестве своего детища, Сталин — это вполне вероятно — мог лелеять в себе сознание выполненного долга. Отсюда нетрудно объяснить его пророческие в общем-то слова: «Я знаю, что когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. Но я уверен, что ветер истории все это развеет».
Философ: Думаю, что психическое здоровье Сталина, а вовсе не его серость — были той главной отличительной чертой, которой он выделялся среди «старой ленинской гвардии». В молодости он был одним из классических подпольщиков и наиболее надежных организаторов конспирации и экспроприации. Соратники тех лет характеризуют «Кобу» как надежного, волевого революционера, еще на Кавказе он снискал прозвище «второго Ленина» за твердую приверженность курсу большевистского ЦK и лидера партии лично. Если мне не изменяет память, на его счету было 14 псевдонимов и 7 ссылок, членство в ЦК с 1912 года, редакторство в «Правде», «Рабочем и солдате» в 1917 году — все эти факты «послужного списка» свидетельствуют о его роли в партии в предреволюционный период. После избрания его генеральным секретарем ЦК (должность новая по раскрывающимся тогда масштабам административной работы), то есть с 1921 года, Сталин начинает пользоваться в верхнем эшелоне советской власти все большим и большим влиянием («необъятная власть», по ленинское формуле). А такого рода влияние при сталинской умелости и деловитости не могло не стать решающим фактором во внутрипартийной борьбе. К своей зрелой политике Сталин шел целенаправленно, и меня не удивляют появившиеся в последнее время «легенды», что он был послан в большевики некими православными старцами (версия, изложенная в документальном фильме А. Москвиной «Бич Божий»).
Изучая тексты сталинских статей и выступлений, трудно не отметить «педагогогической» манеры Сталина, — это не расплавленный поток речи троцкистов, но создание формул, оттачиваемых до заучиваемости. Впоследствии этот стиль, рассчитанный на универсализм его применения на местах, обрастая все новыми подробностями, станет официальным языком газет и собраний. Классическим его образчиком является знаменитый «Краткий курс истории ВКП/б/». Задача Сталина — дать стереотипы местному администратору, дать язык «безъязыкому» новому человеку. До конца 20-х годов эти тенденции в Сталине едва заметны, благодаря его осторожности и огромному дару тактического выжидания, терпеливой подготовки всех значимых шагов. Даже в 28 году после разгрома объединенной оппозиции, когда сталинский костяк был уже так силен, что не побоялся отмежеваться от умеренных оппонентов (бухаринской группы), стиль мышления Сталина во многом еще оформляется в виде осторожных разъяснений ситуации, комментировании политической программы. Только в речи на апрельском пленуме ЦК в 29 году («О правом уклоне в ВКП/б/») начинает проявляться своеобразная «свирепость» генсека.
Одним из первых произведений новой, сталинской эры можно считать короткий доклад «Год великого перелома», приуроченный к XII годовщине революции. Сразу ощущается дыхание новой политической ситуации осени 29 года, когда последняя серьезная оппозиция «большинству ЦК» и «генеральной линии» (то есть фактически линии самого Сталина) — правый оппортунизм — была без особой шумихи отрезана от властных полномочий. Основой доклада является триумфальное настроение вождя в связи с победами колхозного движения. В данном тексте можно уже обнаружить ощутимые зачатки будущего сталинского парадного стиля, будущего “тоталитарного” монументализма. Это стиль своего рода догматического диалектизма. Нарочитый тавталогизм Сталина, как бы подчеркивание темы через повтор ключевого слова (зачастую в каждой фразе цепочки), манера «самоинтервью», создание иллюзии полемики, — все это сталинские изобретения. Но изобретения эти воспроизводят в себе эпические законы, законы речи, наделенной властью и семейно-родовым авторитетом, если можно так выразиться. Постепенно из жестокого и сурового «учительства» педагогизм этот все больше обращается в формы добродушного «отцовства».
Не резонно ли то предположение, что нэп и демократия (внутрипартийная, конечно) были связаны некими глубинными внутренними узами? Так в речи «О работе в деревне» (1933) Сталин произносит слова, которые еще недавно могли бы показаться недопустимыми, направленными на «зажим» инициативы низов или же недооценивающими классового врага: «Не в крестьянах надо искать причину затруднений в хлебозаготовках, а в нас самих, в наших собственных рядах. Ибо мы стоим у власти, мы располагаем средствами государства, мы призваны руководить колхозами и мы должны нести всю полноту ответственности за работу в деревне».