Империя. Цинхай

Чеснокова Юлия Олеговна

– Я просил тебя не ждать продолжения, не надеяться ни на что, кроме того, что произошло, - тише сказал и Сандо. – Неужели ты настолько глупа, что не понимаешь моих слов и считаешь, что я кокетничаю с тобой, говоря одно, а подразумевая другое? Нет, если я сказал, что не собираюсь ничего с тобой иметь, то так и будет.

– Ты сказал, что обсудим в следующий раз, - настаивая с наивнейшим поиском подтекста в наёмнике, напомнила девушка. Она не могла совладать с собой и тронула предплечье воина, погладив его, опустив покорно и почти стыдливо глаза. Мужчина не отдёрнулся, но тон его не смилостивился:

– Ну, так вот он - другой раз. И мы обсуждаем, и я повторю тебе – нет, я не буду с тобой спать!

– Сандо… - Николь обернулась и увидела в дверях Эмбер. Племянница

Энди смотрела на пару, и по ней было видно, что ей очевидна неразделённость наличествующих чувств. Николь отстранилась от объекта своих домогательств, согласная наедине с ним оказаться поверженной и побежденной, но только не на людях показать, что тот её отвергает и тем унижает. Девушка поспешила отойти и, поздоровавшись с сестрой, умчаться с кухни подальше. Сандо не обрадовался этому прекращению беседы, потому что оно, прерванное посторонней, обещало продолжение и вынуждало рассчитывать на подведение итогов. Если бы им дали разобраться сейчас, возможно, точки над i были бы расставлены. Хотя… не с Николь, не с этой бестией знать, что разобрался раз и навсегда.

К столу подошла Эмбер, достав коробку с чаем и застыв возле вольного брата.

– Сильно достаёт? – подразумевая сестру, спросила она. Сандо вышел из задумчивости.

– Ничего страшного, пусть дитя тешится, - сказал он с привычным хладнокровием и рассудительностью.

– Она давно не ребёнок. Не принимай на веру её взбалмошность. Николь вовсе не глупенькая девочка, какой хочет выглядеть. Иногда она корчит из себя неврастеничку, чьи поступки определяются эмоциями, но это не так. Мозги у неё работают, а за ними стоят ещё одни – мозги Николаса. – Сандо промолчал, не зная, что добавить. И надо ли? В доктрину его жизни входили неговорливость, утаивание мыслей, наблюдательность, а не привлечение внимания. – Уже почти все знают о её интересе к тебе… Я не думаю, что за ним ничего не кроется.

– А что за ним может крыться? – Всё-таки решил полюбопытствовать мужчина. – Как и все живые организмы в расцвете лет, она хочет совокупляться. Мы все животные, и похоть рано или поздно овладеет каждым.

– И тобой? – с каким-то переживанием задала вопрос Эмбер, будто спрашивала о симптомах опасной болезни. Сандо устало хмыкнул. Он не собирается каждому здесь объяснять, что его страсти давно отмерли, отжили свой век. – Не поддавайся ей. Ты хочешь знать, что за этим может крыться? Желание Николаса иметь мощных союзников. Ему нужна опора, ему нужны друзья, те, в ком он будет уверен. А если кто-то полюбит его сестру, тот разве посмеет не пойти следом за Николасом?

– Пойти куда? – приподнял бровь Сандо.

– Сам знаешь, - пожала плечами Эмбер, но, на всякий случай, уточнила: - Третий сын хочет власти и наследования Синьцзяна не меньше, чем другие, только он самый умелый и коварный, и по нему никогда не догадаешься, что ему нужно. У папы было два любимых сына, но один из них оступился, и теперь остался один – Николас, который играет безграничную преданность, фанатичную сыновнюю любовь. Но под маской – убийца и жестокий властолюбец. Если он соберёт вокруг себя коалицию до смерти папы – он его свергнет, если после, то избавится от двух старших братьев.

– А тебе во всём этом какой резон? – допил воду в стакане Сандо, приняв поданную ему прислугой тарелку и сев. Пока рядом мелькали люди, Эмбер молчала, прекрасно зная, что во дворце никогда не угадаешь, кто за кого, кто на чьей стороне, и кто кому что передаст.

– Я люблю отца. Я не хочу его смерти. И резни между братьями не хочу.

– За что ты любишь отца? Вся Азия его, не зная, ненавидит. – «И мы – золотые, в том числе, - думал Сандо, – Дзи-си чудовище, ради избавления от которого этого мира я сделаю всё возможное. Уйгур охотится за нами, убивая невинных, а мы охотимся за ним, и я даже не знаю, стал бы противиться тому, чтобы поддержать Николаса против Синьцзянского льва, если тот действительно организует заговор?».

– А за что любят отцов? – прямо посмотрела на него Эмбер. – Он подарил мне жизнь, и никогда не относился плохо.

– Видимо, не на всех своих детей

он распространяет одинаково любовь, раз есть среди них те, что ставят богатство и могущество выше благодарности к нему.

– Он в основном балует дочерей, а с сыновьями… намного более строг, - не вдаваясь в подробности, качнула головой Эмбер. Что означало это «строг»? Просто-напросто ставил мальчишек в угол в детстве? Или домашний террор в связи с пророчеством, которое он получил много-много лет назад? О том, что его свергнет один из его собственных сыновей. Из-за предсказания Дзи-си и пропал из видимости, став неуловимым и скрытным и, кроме того, науськивающим детей против друг друга, чтобы они отвлеклись от него, воюя между собой. Получилось ли у него стравить их? Наглядно Сандо ещё ничего не заметил, но по слухам жуткая и смертельная вражда существовала. Вот, опять же, если верить словам Эмбер.

Когда девушка ушла с чашкой заваренного чая, наёмник призадумался у окна, поглощая завтрак. Ему и самому поведение Николь иногда казалось наигранным, впрочем, как у большинства женщин. Они лицемерки по своей природе, и редкая обладает прямотой и честностью. Что, если все поползновения к нему – всего лишь спектакль, чтобы завербовать одного из лучших воинов в стан Николаса? Сандо охватило дикое негодование. Он терпеть не мог, когда в сражениях использовали чувства, как оружие. Да, он умел быть шпионом, хамелеоном, скрывать и притворяться, но предпочитал мериться силами в открытом бою, к тому же, он не втирался в доверие, он всего лишь изображал нейтрального наёмника вместо приверженца определённых взглядов. И если Николь ломает комедию перед ним… А что? В её глазах он читал нездоровую привязанность к брату. Зная кое-что о Дами, сделавшей гименопластику по велению Дракона, чтобы сойти за невинную жену для Энди, Сандо мог предположить, что Николь и Николас когда-нибудь спали, или спят до сих пор, а потом его сестра тоже притворится девственницей, чтобы зацепить и окрутить его – Сандо. Она надеется завоевать его сердце? Было бы что завоёвывать. Мужчина потёр через майку шрам на груди, от глубокой ножевой раны, почти унёсшей его в могилу. Рана была настолько глубокой, что в ней и погибла его способность любить, вместе с той, что погибла на самом деле, в ту страшную ночь, когда он не смог этому помешать. Её глаза словно наяву предстали перед ним, молящие о помощи, когда уже кончились силы, чтобы кричать, когда хрипы перестали вырываться из её горла, выплеснувшего на губы розоватую кровавую пену. Ублюдок, убивший её, продолжал пинать своим дорогим ботинком бок тонкой талии, под которой расползалась алая лужа, а глаза, устремлённые на истекающего кровью у стены Сандо, стекленели и кричали от боли, пока не потухли, распахнутые, не узнавшие пощады, не успевшие узнать достаточно любви.

Палочки в пальцах наёмника переломились, и он встал, не доев. Пора идти на смену Марку и Джексону. Воспоминания напомнили ему, как и всегда, когда не хватало доводов против, почему чувствам поддаваться нельзя, почему для него закрыты двери для попыток обрести собственное счастье. Никакая Николь не оживит те глаза. Никакая Николь не избавит от мук совести, что ту, такую давнюю смерть, он не смог предотвратить.

Дами подскочила от стука в дверь, выскользнув из-под руки Джина, спавшего за её спиной. Голова включилась моментально, работавшая по двадцать четыре часа в сутки в последнее время. Джин тоже стал подниматься, прислушиваясь к тому, что происходит.

– Госпожа, вы ещё спите? – услышали они голос Марка.

– Да! Да, а в чём дело? – без притворства сонно бросила Дами.

– Господин Николас уезжает, он хочет попрощаться с вами.

– Одну минуту! – попросила девушка и, развернувшись, стала спихивать Джина с постели, шёпотом проговорив: - Спрячься, на всякий случай, чтобы они ничего не увидели и краем глаза! – Любовник скатился на пол, забираясь под кровать. Дами встала, взяв халат, завязав пояс и подойдя к двери. Открыв её, запираемую на ночь на ключ, она не просто выглянула, а сразу вышла, прикрыв за собой. Николас Тсе, с сумкой в руке, поклонился ей.