Империя. Цинхай
Шрифт:
– Ну да, - кивнула Эмбер, не понимая, к чему такие вопросы?
– Ты хорошо знаешь места? Тут есть бордель какой-нибудь? – Девушка округлила глаза, растерявшись от такого прямого, и такого неловкого для Восточного Китая обсуждения. В Цинхае, как и в Синьцзяне, огромная часть населения была мусульманской, а это накладывало определённый отпечаток на нравы, традиции и воспитание.
– Тебе женщину захотелось? – не удержала Эмбер смешок.
– Да, выпотрошить парочку и развесить их кишки по округе. Для чего ещё спрашивают о борделе? Мне нужна услуга проститутки, что в этом такого? Ты думаешь, что наёмники не трахаются?
– Я не думала в этом плане о наёмниках, - потёрла Эмбер сзади шею, ощущая волнение. Вот теперь-то она в этом плане о нём начала думать. А с чего он подумал о женщине, поборовшись с ней? – А ты почему вдруг… так резко… спросил об этом? Уж не я ли на мысль навела?
–
– Ну… обычно, если какая-то женщина наводит на такие мысли, то с ней и пытаются договориться…
– Ты хочешь, чтобы я попытался договориться с тобой? – воззрился на неё в упор Сандо. Эмбер покраснела, не найдя слов, разве что челюсть отвисла, но она её поймала, выпутываясь из щекотливого положения:
– Нет, я о себе и не думала, и о тебе не думала… - Наёмник прищурился.
– Ты говорила, что избегаешь замужества, не хочешь в брак. Почему? Из четырёх сестёр вся похотливая сущность ушла в старшую, и три младших патологически боятся секса?
– Если я не хочу замуж, это не значит, что я старая дева, хорошо? – обиделась даже в какой-то степени Эмбер. Собеседник так рубил правду-матку, что и её это настроило на подобный лад. Лучше избавиться от лишних недоговорённостей и, по возможности, подружиться с этим смуглым варваром, чем остаться с ним непонятыми друг другом. Глядишь, так и заниматься с ней откажется. – Я не девственница, у меня были парни.
– Вот как? – Сандо сделал шаг навстречу. Эмбер выпрямила спину, напрягаясь. Что за блеск в его глазах? Вольный брат более тонким слухом, чем у девушки, услышал торопливый приближающийся топот и, схватив Эмбер за запястье, притянул к своей груди. В тот момент, когда распахнулась дверь, он изобразил, будто наклоняется для поцелуя, хотя движения не закончил, оглушённый настоящим истерическим воплем.
– Ааа-а-а!!! – раздалось на весь зал, от пола до потолка и обратно, пронзая иглами высоких нот.
Эмбер дёрнулась, до этого завороженная, и не имеющая ничего против поцелуя, как почувствовал Сандо. Но явление Николь прервало зачатки фальшивого флирта, который ему для того и был нужен, чтобы ожидаемая свидетельница увидела, разочаровалась, огорчилась, и отстала. Она не должна доводить его и изводить себя. И его изводить не должна, потому что поиски борделя были настоящей, актуальной проблемой. Сандо хотел вставить в какое-нибудь женское живое и мягкое тело свой член, он буквально ощущал, как кровь передерживается и перекипает, грозя прыснуть из носа и ушей. А тем временем Николь поднеслась к паре, и без того разошедшейся в стороны. Но сестру Николаса это не остановило, и она кинулась на Эмбер:
– Дрянь! – Вцепившись ей в волосы, Николь пыталась укусить, оцарапать, ударить старшую сестру, но всё было тщетно. Претерпев боль от нескольких вырванных волос, Эмбер перехватила руки Николь и, выкручивая их, удерживала её на расстоянии от себя. Справиться с младшей ей было несложно, но от эффекта неожиданности она не успела настроить себя на то, что та представляла собой какую-то опасность. – Дрянь! Потаскуха! А прикидывалась овечкой! Ты на него глаз положила?!
– Николь! – крикнул на неё Сандо, но она его не слышала.
– Он мой! Мой! Ты поняла меня?! Я никому его не отдам, никому!
– Между нами ничего не было, Николь! – попыталась докричаться до неё Эмбер. – Мы просто разговаривали!
– Николь! – громче проорал Сандо и, видя, как старается отделаться от сестры Эмбер, но не рискует отпускать её руки, чтобы та вновь не ринулась в атаку, мужчина подхватил подмышки влюблённую в него китаянку и оттащил от другой, крепко сомкнув хватку у неё под грудью. – Угомонись, дура! – гаркнул он ей в ухо. И с этим окриком внутри него словно что-то оборвалось, какая-то часть независимости, отстранённости, непричастности. Он удерживал именно эту девушку от другой, стыдясь за её поведение, как за своё собственное. Он готов был отругать её, как имеющий к ней какое-то отношение, чувственное или родственное, прижимая к своей груди, он где-то глубоко в себе держал на кончике обрыва, ведущего к устному оглашению, слова «хорошо, твой, только успокойся». Недопустимо, запрещено, преступно. – Стой смирно! – приказал Сандо, но Николь продолжала рваться, плеваться оскорбительными словами и угрозами в сторону Эмбер. Последняя, взяв с лавки бейсболку, многозначительно посмотрела на Сандо и, с сожалением качнув головой, вышла из зала, подальше от беды.
– Сука! Ещё
– Николь! – третий раз назвал он её, тряхнув, и когда это, наконец, начало действовать, он поднёс её к татами, на который швырнул. Девушка рухнула, оказавшись у него под ногами. Хищный взгляд голодной рыси сразу же вонзился в него снизу вверх. – Я не твой – это ясно? Мы обсуждали это, и в тот момент, когда ты была адекватна, ты с этим согласилась, ты приняла подобные условия, потому что других быть не может! Я уделил тебе немного внимания, потому что ты достала меня, и мне тебя жалко! Ясно? И хотя я безжалостный человек, эта мизерная жалость сродни состраданию воина, который готов убить тяжело раненого врага, чтобы он не умирал долго и мучительно. Ещё немногим больше моей жалости к тебе, и я тебя, действительно, убью, ты поняла меня?! – выговорил Сандо половину истинных чувств, половину надуманных угроз, но с надеждой на то, что Николь возненавидит его, проклянёт и оставит в покое. Ему нужно, чтобы она прекратила свой штурм его обороны, ему становится тяжело, по-настоящему тяжело! – Ты слышала меня?! Ты меня поняла?! – Пыхтящая, как котелок в печке, из которого на огонь капает жир, Николь пыталась восстановить дыхание и остановить спазматические яростные вздохи, наполняющие лёгкие, но добилась только того, что грудь сковали всхлипы, и на смену воинственной злости пришли слёзы, в несколько мгновений залившие её глаза, заставившие покрыться алым лицо. Влага потекла по щекам, а Николь, утирая её тыльной стороной ладони, силилась произнести что-нибудь, но это теперь давалось с приложением больших усилий. Сандо замолк, наблюдая перепад с вершины высокого давления и гнева на мокрую низину плача, и в который раз поймал себя на мысли о том, что у девочки не в порядке нервная система. Она действительно не всегда владеет собой, и это не от мерзкого характера, а потому что так работает её организм. Нет, она не психованная истеричка, она не больная на голову, она всего лишь слабая девушка, в которой гормоны бурлят сильнее, чем в других, и они, видимо, давят на мозг, потому что не выходят тем путём, каким должны – удовлетворением через физический контакт с противоположным полом. Недаром искусственный фаллос выписывали, как средство от женских истерик, а старые девы всегда были противными и скандальными. Женщинам нужна любовь и ласка, тогда они нормальные женщины, а если женщина ненормальная, значит, её плохо любят. Или вообще не любят. Всеми этими рассуждениями Сандо пытался отвлечь себя от очередной порции слёз, на которую не мог смотреть, не начав сдаваться. А этого нельзя было делать, Николь требовалось нейтрализовать и дистанцировать от себя. Пусть разворачивается и ищет другой объект… нет, она не умеет выбирать, вон, нашла себе Хенкона, куда это годится?
Девушка опустила лицо, завесившееся светлыми волосами, плечи её дрожали. Сандо поставил руки в бока, чтобы не протянуть их, не заграбастать обратно сопящее существо внизу, не решаясь уйти, хотя так и надо сделать, показав, что ему плевать, так что пусть не тешит себя надеждами, он смотрел на стену. Но Николь переборола рыдания и, кое-как собравшись с силами, посмотрела на золотого, протянув руки к его ноге, за штанину которой покорно взялась.
– Я согласна, я понимаю, прости, я знаю, что ты не можешь быть моим, прости, что так сказала, только пожалуйста, будь тогда ничей, пожалуйста, Сандо, пожалуйста… Не будь с другими, я не смогу этого выдержать… Не заводи никаких отношений ни с кем, иначе, в самом деле, лучше возымей жалость и убей меня, но не спи с другими, не целуй их, если меня не целуешь, не трогай их, не смотри на них, я прошу тебя, Сандо… Ничей. Ты ничей. Я знаю, я поняла.
– Ты будешь указывать мне, на кого смотреть и кого трогать? – поджав губы, силился придерживаться своей роли вольного брата мужчина. Николь загнано, на секунду подняла глаза и опять их опустила.
– Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы ты исполнил мою просьбу? Я сделаю всё, только не заводи роман с Эмбер, ни с кем здесь… Что тебе нужно?
– Чтобы… ты… забыла меня, - поймав себя на том, что с какой-то болезненной горечью произнёс это, Сандо испытал к себе презрение. От произнесённой вслух просьбы грудь обожгло огнём. Он знал, что Николь теперь выполнит это, знал, каких мук и страданий ей это будет стоить, как теперь в десять раз сильнее её будет скручивать по ночам тоска, потому что она пообещает забыть его и не станет бегать по дворцу в его поисках, донимать его. Станет ли с ним вообще разговаривать? От его просьбы Николь зажмурила глаза, и из-под ресниц пролилось несколько крупных слёз. Она ещё несколько раз дернула грудью, душа плач.