Империя. Цинхай

Чеснокова Юлия Олеговна

– Ты был бы замечательным отцом, - постаралась без упрёка или жалости произнести Николь, но наёмник уже сделал себе замечание, что зря коснулся темы детей.

– Что мусолить пустое? На той неделе приехал очередной твой брат, Ву Ифань. – Сандо при любом удобном случае хотелось приобретать сведения и подбираться к изучению каждого, кто пока что был потенциальным врагом. – Ты с ним в дружбе?

– Не очень, а что?

– Я заметил, что с Эдисоном они тоже почти не общаются.

– Они слишком похожи, чтобы найти общий язык.

– Разве? Мне картина представилась обратной. Эдисон – хитрость и коварство, а Ифань – безразличие и нарциссизм.

– В чём-то ты прав, а в чём-то нет. – Сандо специально обрисовал всё грубо и парой

слов, чтобы выглядело не очень достоверно и хотелось поправить. В этих поправках Николь и должна была выложить о братьях больше, чем наёмник успел бы вызнать сам с помощью изучения на расстоянии. – Эдисон не лишён самолюбования, но он получает удовольствие от осознания своего ума. Когда у него что-то удаётся, когда он кого-нибудь затыкает за пояс на словах – он блаженствует и пышет бахвальством, а Ифань всего лишь уверен в своей красоте и не ждёт никакого ей подтверждения, что же касается хитрости и безразличия… Эдисон равнодушнее, чем кажется. Иногда он делает вид, что увлекается, но на самом деле ему это не нужно. А Ифань не всегда прост. Отец когда-то хотел держать его при себе, потому что он сметливый малый, и знает уйму языков, не то шесть, не то восемь, но Ифань прикинулся бестолочью и непригодным для дел, и теперь почивает на лаврах в Нью-Йорке. Знаешь, сколько надо ума, чтобы заставить отца поверить в свою непригодность?

Сандо не знал, но догадался, что приличное количество.

Всё о том же Ифане разговор шёл и следующим вечером в спальне Дами. Не настроенная на супружеский долг, она притворилась недомогающей, и Энди пришёл к ней сам, посидеть перед сном, боясь настаивать, чтобы не повредить состоянию жены, о котором безумно пёкся. Нарастающее осознание отцовства окрыляло его и придавало сил. В молодости, впервые взяв на руки Джаспера, которого уже нет в живых, Энди не испытал и малой доли того, что испытывал уже сейчас, ещё не представляя, как будет выглядеть новорожденный, мальчик это будет или девочка. Срок беременности был немногим больше месяца, а предводитель синеозёрных не мог дождаться и грезил тем, как взглянет на младенца. Мог ли он подумать, вступая второй раз в поздний брак, что испытает нечто подобное? Он предполагал возможность отцовства, но не зацикливался на ней, не ждал от Дами непременного зачатия. Она была молодой и сулящей союз с Драконом, и этого было достаточно, чтобы взять её себе. Она в приятный довесок оказалась красивой, и Энди стал привязываться к ней. Она приняла в себя часть его и теперь вынашивала новую жизнь, их общую, их продолжение, и это уже был предел возможных чувств. Глядя на юную супругу, Энди держал её за руку, сидя в соседнем кресле.

– Мне не нравится его напыщенность, - честно сказала Дами об Ифане, приняв легкомысленный вид.

– Напыщенность?

– Тебе он таким не кажется?

– У всякого уважающего себя человека есть доля тщеславия, но у Ифаня она скорее на лице, чем в душе.

– Ты думаешь? Он необщительный. Я надеялась, что отдохнув с дороги, он расскажет что-нибудь об Америке, о Нью-Йорке, о своей жизни, а он… - Её никто не перебил, но Дами недоговорила, задним числом поняв, что переняла особенность пятого сына.

– Сколько его помню, он всегда таким был. Иногда необщительность бывает не от того, что парень зазнался, а от того, что не испытывает доверия, или уверенности в себе.

– Уж кому-кому, а ему уверенности в себе не занимать, - сказала Дами, ища в глазах Энди поддержки. Тот кивнул, соглашаясь. Улыбаясь, он погладил ладонь жены.

– Я не могу хорошо его знать, потому что редко с ним вижусь и общаюсь, но веря в твою проницательность, предположу, что ты угадываешь с его характером. – Сестра Квон Джиёна незаметно вздохнула, переведя взор к окну. После обеда она видела Ифаня, гуляющего с Викторией. Изумительная пара, им бы быть женихом и невестой, а не братом с сестрой. Они степенно и заторможено, как впадающие в спячку мухи, шли по дорожке, роняя фразы

редко, словно из их уст рождался жемчуг, а не слова, и метать его на гравий под ногами выглядело бы расточительством. Слышно издали не было, о чём они, но было видно, что ни он, ни она не отличаются болтливостью.

– Я угадываю ещё то, что у детей твоего друга Чана проблемы с личной жизнью. Женат только первый, старший сын, но другим сыновьям и дочерям тоже много лет! Почему никто не вступает в брак? – Дами понимала только Цянь, чью историю в общих чертах передал Джин, и Хангёна, который был неисправимым бабником. Но что касается Эдисона, Николаса, ушедшего из вольного братства? Что им мешало? Фэй с монастырскими замашками, Эмбер с феминистическими, хотя именно её пытался несколько раз познакомить с кем-нибудь Энди.

– Будем надеяться, что Генри с Кристал всё же поженятся, - произнёс мужчина. «Чтобы Джессика обрела большие права находиться здесь?
– поджала губы Дами. – Я бы наоборот этих дамочек Чон спровадила подальше». – Наверное, их отец нагулялся за всех, - посмеялся Энди. – Я сам тоже думал над этим, почему у человека, такого любвеобильного и неугомонного от природы, у всех, кроме одного ребёнка ничего не складывается? От двенадцати детей – двое внуков!

– Это из известных, пораспрашивайте Хангёна, готова спорить, найдётся ещё десяток, - поддержала веселье мужа Дами. В их идиллию вторгся настойчивый стук в дверь.

– Кто там? Я же просил не беспокоить! – крикнул Энди.

– Срочное дело, господин Лау! – раздался голос служанки, в котором тряслась тревога и слышалась паника. Хозяин дворца посмотрел на Дами, отметил, что она плотно запахнутая в непрозрачном атласном халате, развернулся ко входу:

– Откройте!

Обе створки распахнулись, по бокам встали Джексон и Сандо, несущие дежурство, позади них стояло двое телохранителей Энди, ожидающих, когда придётся проводить его к собственной опочивальне. Вошедшая девушка почти упала на колени, таким низким был её взволнованный поклон.

– Господин Лау! – не оттягивая, бросилась она в объяснения. – Госпожу Николь отравили!

– Что?! – поднялся Энди.

Стоявший у двери Сандо почти перестал слышать. Он только видел немое движение главы синеозёрных, нависшего над служанкой и уточняющего, о чём она говорит? В ушах ухнуло, золотой ощутил льющуюся в висках кровь. Госпожу Николь отравили. Ему показалось, что отрава сразу же полилась по его крови, и яд вертится в его сердце, разъедая его. Сандо повторял только один приказ самому себе: стой, стой, стой! Потому что он не мог стоять, он бежал, он уже был там, где-то, где она, вопреки предостережениям и запретам, он чувствовал, как оторванный кусок его тела бежит разбираться, что произошло. Но он на дежурстве, он на посту, прежде всего долг. Он не имеет права показать, что его волнует, что он связан… И вместо этого «стой!» самому себе он впивается глазами в Дами и без слов кричит, приказывает уже ей: «Поднимайся и иди! Иди, иди, иди!». Потому что без неё он не может уйти, потому что он приставлен к ней. Дами встала, обвив плечо Энди руками. «Иди, умоляю, беги, беги туда!» - вопит голос Сандо, но он стоит, безразличный, безучастный, выдержанный, начавший снова слышать, о чём идёт речь.

– О боже, Николь! – ахнул Джексон. – Дядя Энди, скорее, нужно к ней!

– Да, быстрее, - кивнул Энди и указал на выход. Дами потянулась следом, и Сандо, опережая их всех, зная, куда все направляются, больше не сдерживается. Он мчится, он пересекает пространство так, словно его не существует.

Дверь спальни Николь открыта, там толпится прислуга, и многие из членов семьи. Изнутри раздаются стоны и хрипы, переходящие в крик невыносимой боли.

Сандо растолкал всех на своём пути и, замерев на секунду в проёме, увидел валявшуюся на полу девушку, скорчившуюся в позе эмбриона, держащуюся за живот, иссиня-серую, с фиолетовыми губами и задыхающуюся от непосильных вздохов. Пресный пот, предвещающий смерть, катился по её лицу.