Империя
Шрифт:
— Как Шартр? — Адамс был необычно приветлив. — Я схожу с ума от выставок. Если бы реальная жизнь вот так выставляла всегда на показ только все самое лучшее. — Затем Генри Адамс заговорил о динамомашинах, а Каролина задумалась о деньгах. Она была близка к отчаянию.
Глава тринадцатая
Под вращающимся вентилятором Хэй изучал досье, принесенное ему Эйди. Эйди почти успешно делал вид, что его нет в комнате. Жара была невыносима, и Хэй не мог думать ни о чем, кроме Нью-Гэмпшира, который, казалось, теперь навсегда для него недостижим. Ему было велено выступить с речью в Джексоне, штат Мичиган, 6 июля 1904 года. Июнь почти закончился, и Вашингтон более, чем когда-либо, напоминал тропический город. Но Хэю пришлось торчать в кабинете за письменным столом, потому что президент переживал нечто вроде нервного припадка. Будет ли действительно выдвинута его кандидатура? А если будет, то выберут ли его президентом по его собственному праву? В той степени, в какой Хэй мог еще находить что-нибудь интересным, нежданный нервный срыв Теодора его до крайности забавлял. Как хотелось ему поговорить об этом приятнейшем повороте дел с Адамсом! Но Дикобраз сбежал во Францию, остановившись в Вашингтоне ровно настолько, сколько времени занял визит в Белый дом, заранее выяснив, что президент отсутствует, чтобы уговорить миссис Рузвельт съездить в Сент-Луис и насладиться преходящей красотой Всемирной выставки.
— Это какая-то ерунда, — сказал Хэй, но поскольку он забыл посмотреть на Эйди, тому не удалось прочитать эти слова по губам государственного секретаря. Хэй стукнул кулаком по столу, это был знак, что он собирается что-то сказать. Глаза Эйди вонзились в его губы. — Вполне очевидно, что он не американский гражданин.
— Конечно. И то, что с ним случилось, нас никак не касается.
— Но газеты…
— И президент.
Оба тяжко вздохнули. В мае морокканский бандит по имени Райсули похитил из некоего Соловьиного дворца некоего Айона X. Пердикариса, сына дамы из Южной Каролины и грека, ставшего американским гражданином. Американская пресса восприняла это похищение как вызов. Особенно неистовствовал Херст: что это за администрация, которая допускает, чтобы американского гражданина удерживали ради выкупа, особенно в той части мира, где когда-то, пусть на мгновение, господствовал гордый флот Томаса Джефферсона? И без того пребывавший в истерике из-за предстоящих выборов Теодор совершенно лишился рассудка. Он кричал Хэю и Тафту: война, война, война! Флот был приведен в состояние боевой готовности. Хэю было велено оказать давление на морокканское правительство. Хэй это сделал, а также частным порядком приказал провести расследование, кто же такой этот Пердикарис. Теперь доказательства лежали перед ним на столе. Мистер Пердикарис не являлся американским гражданином. Чтобы избежать военной службы во время Гражданской войны, он сбежал на отцовскую родину, в Афины, где должным образом зарегистрировался как греческий подданный и, таким образом, американским гражданином не был. Глава бюро гражданства государственного департамента Гейлард Хант ждал в приемной Хэя за дверью, получив дополнительные доказательства. Накануне, 21 июня, президент приказал Хэю потребовать немедленного освобождения Пердикариса, пригрозив в противном случае войной. Поскольку 21 июня было первым днем работы конвента республиканской партии в Чикаго, обезумевший Рузвельт считал, что зов военного горна вполне уместен.
— Пошлите Ханта в Белый дом. Пусть он объяснит… — Но Хэй знал, что мягкотелый Хант не сможет ничего втолковать Рузвельту в его самом имперском состоянии духа.
— Позвоните президенту. Скажите, что я иду.
— Хорошо, сэр. Надеюсь, вы поедете.
— Я хотел пройтись пешком. Но в эту жару…. — В последнее время не только ходьба стала невыносимо болезненной из-за непрекращающейся боли в пояснице, но и малейшее физическое усилие кончалось приступом ангины. Он сомневался, что дотянет до конца этого ужасного лета, и даже надеялся, что не дотянет.
Теодор был зловеще спокоен, когда Хэй появился в президентском кабинете с документами в руках. Тучный военный министр хотел выйти, но Теодор взмахом руки попросил его остаться.
— Телеграмма готова, Джон?
— Нет, мистер президент. — Хэй был формален в обращении, но не в поведении: почувствовав внезапную усталость, он без приглашения сел.
— Вы понимаете, что пока мы здесь сидим, конвент работает? — Знаменитые зубы нервно защелкали. — Мы следим за его работой по телефону в комнате заседаний кабинета. Из-за этого морокканского инцидента будет большая беда. Мы выглядим слабыми, нерешительными…
— Мистер президент, Пердикарис не является американским гражданином. Он — греческий подданный. Нас это не касается.
Тафт радостно просиял и хмыкнул, как положено полному общительному господину. Но вообще-то общительным Тафт не был. Это был заносчивый, вздорный, склонный к подозрительности человек. Но его знаменитая тучность почему-то всех к нему располагала.
— Слава богу, сорвались с крючка, — сказал он. — Сообщите прессе, чтобы они обращались к греческому правительству, а нас оставили в покое.
Просматривая собранные Хантом документы, президент, к изумлению Хэя, буквально закипал от гнева.
— Это все портит, — сказал он наконец. — Все! Я рассчитывал, что ваша решительная телеграмма всколыхнет конвент, страну и весь мир, возвестив, что ни одному американскому гражданину нигде на земном шаре не может быть причинен ущерб, за который не последовали бы кровавые репрессии, а глупый клерк из вашего ведомства раскапывает эту… чепуху! Нет! — И без того высокий тон перешел в крик. — Он родился в Америке. Его родители американцы. Это факты. Откуда мы знаем, что все здесь написанное правда? — Президент швырнул бумаги Хэю. — Этого мы не знаем. Придется проверять. Это значит, что наша миссия в Афинах начнет рыться в архивах, чтобы установить, отказался ли он от гражданства. Это требует времени. Слишком много времени. Я хочу, чтобы телеграмма была отправлена сегодня американскому генеральному консулу в Танжере. Понятно?
— Разумеется, понятно. — Хэй встал.
— Юридически… — начал Тафт.
— Я не адвокат, судья Тафт. Я — человек действия. Джон, напишите ее получше, эту телеграмму.
— Я буду классически лаконичен, как подобает директору компании «Вестерн юнион».
Хэй был уже у двери, когда Теодор его окликнул.
— Заприте досье на ключ, пока расследуется эта история.
— Но… — попытался что-то сказать Тафт.
— И не забывайте о своем здоровье, Джон, — крикнул президент вдогонку.
— Уже вспомнил, Теодор, — сказал Хэй, выходя из кабинета. Он уже придумал текст, который будет годиться даже для заголовка в херстовских газетах.
В своем кабинете Хэй лично продиктовал свою инструкцию генеральному консулу в Танжере: «Пердикарис живой или Райсули мертвый». Телеграфист пришел в восторг.
— Замечательно, сэр! Пусть эти черномазые знают, почем фунт лиха.
— Вот именно, — сказал Хэй. — А какой ритм! Не понимаю, зачем я бросил поэзию. — Он вернулся в свой кабинет и запер досье на Пердикариса в стол. От Линкольна до Рузвельта спираль не всегда шла вверх.
Штаб-квартира комитета «Уильяма Рэндолфа Херста — в президенты» располагалась в отеле «Джефферсон» в Сент-Луисе. Сам Херст занимал апартаменты над скромным одноместным номером рядового делегата от штата Небраска Уильяма Дженнингса Брайана.
Блэз с трудом прокладывал себе дорогу через переполненные приемные, за которыми находился командный путь Херста, — просторные комнаты, предназначенные для выставки торговых образцов, с видом на реку вдали. Жара была невыносимая, запах пота, табачного дыма и виски угнетающ. Блэз старался не дышать, пробиваясь сквозь толпу делегатов и приспешников, пользующихся херстовским гостеприимством.
Он постучал в последнюю дверь, она чуть приоткрылась. В проеме появилось озабоченное лицо Брисбейна; удовлетворенный, по-видимому, несомненной голубизной глаз Блэза, он впустил его внутрь.
Несмотря на жару, Херст был в черном сюртуке без единой складки, в отличие от испещренного морщинами лба; Херст разговаривал по телефону.
— Мои делегаты от Иллинойса законные, — сказал он в трубку, взмахом руки приветствуя Блэза. Десяток политиканов без пиджаков сидели в разных концах комнаты, читали газеты, делали подсчеты количества делегатов-сторонников. Судья апелляционного суда Нью-Йорка Элтон Б. Паркер был кандидатом консервативного крыла партии, возглавлявшегося Огастом Бельмонтом после кончины Уитни.