Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
Дождь. С одной стороны, это хорошо. Сплошная пелена дождя все скрывает от людских глаз, шум его помогает заглушить собственное дыхание. Но с другой стороны, кто и когда по своей воле полз по глинистой земле или траве под дождем?!. Как отлетают капли дождя от лепестков цветов, как отлетают они от луж и брызгают прямо в глаза, как невыносимо хочется не обогреться, нет, эту роскошь невозможно себе даже представить, но хотя бы ощутить, что по твоему телу не бьют, не бьют, не бьют тысячи брызг.
Николай посмотрел на свою группу. Держатся ребята.
На календаре — одиннадцатое сентября, четверг. Ползти они должны до следующего вечера, четырежды подкрепившись едой, восемь раз остановившись на краткий отдых.
Страшно разболелись ноги. Что с ними, тоскуют по ходьбе? Ведь на них совершенно нет нагрузки, а они болят. Николай стал протирать глаза. Нет, это невыносимо. Скорее бы вечер, вечером они должны добраться до деревни Олямино. В этой деревне есть второй дом от угла, возле красной сосны. Там не должно быть еще немцев, а если они есть, то действовать по обстановке. Только бы доползти и только бы там не было немцев!
А дождь все хлещет и хлещет. Раскис плохо упакованный хлеб. Огня разводить нельзя, курить тоже. Пытка.
Как там сейчас отец с матерью? У них, когда дождь, всегда протекает в одной комнате потолок, а когда дождя нет, всегда лень посмотреть, что там на крыше, почему течет. Интересно, глядя на капли на потолке и подставляя на пол таз, думают ли они все — его сестра Тамара, мамочка, братишка Костя и отец — о нем? Ему так тяжело ползти. Ноги отваливаются.
Николай смотрит на часы. Привал.
— Замерзли?
— Нет, — отвечают ребята.
Он протягивает им раскисший хлеб. Они жадно едят.
Тридцать минут сна. Каким он кажется сладким! Поползли дальше. Светящиеся точки компаса — словно доброе созвездие. Дождь не прекращается. Быть может, он зарядил навсегда, а быть может, они на Венере: не может быть на Земле все так несправедливо.
Николай улыбается. День сегодня такой серый, такой ненастный, что можно ползти и днем, а значит, на сутки раньше выполнить задание.
11
Странно, в детстве, когда вечером побегаешь по лужам, всегда на следующий день утром просыпаешься с насморком. А здесь спал под дождем, полз по воде — и ничего, проснулся, и насморка нет, и не простужен. Может быть, это и есть мобилизация организма?
Николай потянулся. Кругом кусты, дождь вроде стал мельче, значит, надолго. Выбираясь из оврага, перемазались как черти, овраг удобный, хороший, назовем его условно «Петькин». Он ведь первый в него скатился, а в овраге лужа глубиной в полметра, и Петька в эту лужу бухнулся со всего маху. И нашел в себе силы, герой, даже не вскрикнуть. А вот если в мирное время на человека неожиданно вылить ушат воды, есть кто-нибудь, кто удержится и не вскрикнет?
Николай задумался: в Петькином овраге можно выспаться, отдохнуть и даже переночевать, как сегодня, в случае чего. Это, видимо, километрах в трех от Олями-на, судя по карте, которую показывали в Ленинграде.
Разведчики поползли дальше.
— Слушай, командир, — тихий голос Пети задрожал от смеха.
— Чего? — спросил Николай.
— Да подумал я что-то забавное.
— Что?
— Да вот, понимаешь, представь себе: вдруг война уже кончилась, ну вдруг — сегодня ночью, а мы все ползем, ползем. На нас ведь в деревне как на идиотов будут смотреть, когда мы выползем.
— Все веселишься?
— А чего делать?.
Николай, не успел ответить, впереди показалось что-то огромное, серое и бесформенное. Жестом сделав знак молчать и оставаться на местах, он пополз вперед и обнаружил, что это изба, одиноко стоявшая в лесу.
Сторожка лесника? Кто знает? Ни про какую сторожку ни на каких картах ничего не было сказано. Проверить? Но нет ни времени, ни приказа, однако это надо сделать, хотя бы чтобы быть уверенным, что здесь врагов нет.
Приказав всем оставаться на местах, Николай пополз к сторожке и, скрываясь за кустарником, осторожно заглянул внутрь.
То, что он увидел, сковало его таким ужасом, что
Кузьмин долго не мог прийти в себя, однако, вернувшись к ребятам, нашел в себе силы промолчать о том, что увидел.
Впервые, может быть, становилось ясным звериное лицо фашизма не по газетным статьям, и не по служебным кинофильмам, и не по сводкам Информбюро. В избе лежала истерзанная женщина с разбитой головой. Было ясно, что над ней сперва надругались, а потом прикончили. И тут же возникла мысль: а зачем фашистам было ее приканчивать, может быть, это сделал тот, кого она знала в лицо?
12
Часа через два, когда стало уже так темно, что не разобрать было и светящихся точек компаса, «не накормленных» дневным светом, впереди появились еще более черные силуэты. Мелькнул огонек. Это была деревня Олямино. Во второй избе от угла разведчиков должны были ждать, обогреть и высушить.
Николай подполз к окну, приподнялся и тихонько постучал. В ответ послышался шорох и детский плач. Дверь долго не отворялась.
«Ребенок, — подумал Николай, — при чем здесь ребенок? Ни про какого ребенка ничего не было сказано».
Но дверь уже отворилась, и грубый голос спросил по-немецки: «Вер ист хир?»
Николай, как было условлено, не ответил. Человек трижды переспросил и должен был по-русски выматериться. Но, выйдя на крыльцо, он сперва затворил за собой дверь и только после этого выматерился.
Николай успокоился: значит, он не открывал дверь из-за ребенка, стало быть, младенец здесь недавно и случайно, а значит, они попали туда, куда надо.
Первым в дом должен был войти Петр и немедленно раздеться, потом Иван и последним — Николай. В доме было темно.