Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
Николай
Может быть, я обманул тебя, но я люблю тебя, я хочу, чтобы все повторилось, чтобы я проснулся утром в то воскресенье и не услышал бы о том, что началась война. Я так и не передал тебе всех моих писем. Я их пишу почти каждый день. Какие-то уже истрепал, какие-то просто разорвал — не понравились, но я так больше не могу. Я ехал на тебе жениться, ехал сделать тебя еще более родной, чем ты есть, ехал поделиться с тобой жизнью, а вместо этого, получается, обманул.
Я ведь так и не знаю номера твоего дома.
Родная Тосечка, жди меня, я обязательно вернусь…
Твой уже почти муж Коля
23
— Я хранила эти письма и еще некоторые, как видите, много лет, — сказала Амалия Ивановна. — На них нет адреса Колиной невесты, но она ленинградка, и я не знала, что с ними делать, с этими письмами. Он потом был несколько раз в Ленинграде, но ко мне не зашел. Бесспорно, он навещал свою невесту, но как узнать ее адрес? Вот они, эти письма, а попали они ко мне при весьма странных обстоятельствах, совершенно, можно сказать, случайно. Мне предписали выехать из города в течение суток и разрешили взять лишь немногочисленный скарб. Я уже сидела в теплушке, как вдруг увидела Колю, который шел в группе таких же, как и он, солдат. Он узнал меня, подбежал, я попросила его принести кипятку. Он перелил воду в кастрюлю из своей фляги. В свою очередь попросил меня сохранить эти письма: может быть, чувствовал, что погибнет.
Я уверена, — продолжала Амалия Ивановна, — что Колину невесту должен был хорошо знать Петя Петров, но мне как-то все было не до этого, меня ведь, вы знаете, из ссылки — вдруг! — направили в штаб дивизии, и я была там переводчиком. Я ни разу не встречалась с Антониной — Колиной невестой, мне, честно говоря, не было до нее дела. Эти Колины письма я, конечно же, сохранила и была уверена, что, если человек столько времени не возвращается, значит, его нет. И кроме того, ведь он мог и не знать, что я стала ленинградкой, хотя в Сестрорецке у меня родственники. Словом, пути разошлись. После войны я была замужем, много путешествовала, работала в Интуристе. Недавно похоронила мужа и вдруг обнаружила, что состарилась, люблю читать замшелые французские романы и уже готова была всерьез задуматься о душе, но вдруг вы меня нашли для благородного дела, и я ожила.
Слушая сентиментальный разговор Амалии Ивановны, Нестеров еще раз убедился, что единственный выход — это попробовать с помощью новейших методов лечения возвратить Петру Петрову память, но, увы, врачи оказались бессильны.
24
Дмитрий Дмитриевич Граве, сухой, очень прямой старик с ясными, умными глазами и слегка морщини стым лицом, принял Нестерова в своем домашнем кабинете, сплошь заваленном фотографиями, архивами, письмами и прочими бумагами.
— Книгу пишу, как раз о том времени, — кивнул он на архив — Сбросьте вот это прямо на пол и садитесь в кресло.
Нестеров так и поступил.
— Курите?
— Нет, благодарю вас.
— Все не так у современной молодежи. А мы вот курили, и ничего, — сказал Граве, затягиваясь сломанной пополам сигаретой, вправленной в мундштук — Давайте подумаем, что делать, как быть дальше.
— Может быть, запросить архивы, с тем чтобы установить маршрут группы? Тогда будет ясно, когда и где они были, а еще попытаться расспросить местных жителей: вдруг кто-то еще помнит их! — предложил Нестеров.
— Так мы и поступим, — сказал Граве, — только не надо ничего запрашивать, весь архив у меня здесь, дома, я ведь говорю вам — книгу пишу.
Нестеров стал рассматривать завалы, на которые показывал Граве.
— Понимаете, когда пишешь книгу, все осмысляешь по-новому. Так вроде рассказал кому-нибудь историю, и ладно, а в книге — нет. В книге читатель прочтет про Кузьмина и напишет мне письмо: что это вы, товарищ Граве, человека на смерть послали? Или: а знаете ли, товарищ Граве, что герой ваш давно в Чикаго живет, воспоминания пишет, про вас в том числе?.. Нет, надо все проверить. А может, можно про него и аовсе не писать ничего, но вдруг ваша газета попросит сообщить, что известно. А что мне известно? Давайте вместе искать.
Нестеров внимательно прослушал монолог и обратил внимание, что у Дмитрия Дмитриевича над столом висит карта, вероятно, та самая, по которой в свое время ориентировался Кузьмин. Нестеров посмотрел на нее внимательно.
— Да, — сказал Граве, — это она.
Это была та самая карта, на которую Дмитрий Дмитриевич заносил данные, добываемые в начале войны разведчиками, в том числе группой Кузьмина. На карте была прочерчена красная извилистая линия.
— Это их путь?
— Совершенно точно, молодой человек, именно их путь.
— А можно выписать населенные пункты? — спросил Нестеров, доставая записную книжку.
— Конечно, но сомневаюсь, что они вам пригодятся.
— Почему же?
— Да потому, что прошло сорок лет, многих и в помине нет: или немцы сожгли, или жители ушли, и деревни перестали существовать как административные единицы.
— А люди? Ведь наверняка же имеются данные о людях, которые в такое-то и такое-то время изменили место жительства.
— Правильно, людей надо искать, а не деревни. Бог ты мой, а адресный стол на что? Ну и милиционер ты, Нестеров…
— Дмитрий Дмитриевич, но раз уж вы столь любезно согласились параллельно с нами вести поиск, более того — помогать нам, давайте сейчас прямо и напишем такой запрос, — Нестеров кивнул на стоявшую возле Граве пишущую машинку.
— Вы давно в органах, молодой человек? — спросил Нестерова Граве.
— Если внутренних дел, то не очень, Дмитрий Дмитриевич.
— Майор?
— Полковник.
Граве не удивился. Он вынул из пишущей машинки вправленный в нее лист бумаги, на котором был напечатан тот самый запрос, который Нестеров еще только собирался писать.