Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
— Накрыли! — ахнул один из ждущих.,
— Не каркай, — оборвал его второй.
— Подождем.
— Ясное дело.
Но разведчиков не было, контрольное время прошло.
И вот когда уже казалось, что время не только остановилось, но пошло вспять, когда уже наступало полное отчаяние, стена мрака вдруг расступилась и появились три фигуры. Измазанные, мокрые.
Кузьмин доложил о прибытии. Обнялись.
Грузовик помчал Николая, Петра и Ивана в город.
«Представить к награде» — такую резолюцию поставил 19 сентября 1941 года на шифровке армейского разведчика командующий Ленинградским
16
Одиннадцать суток наслаждался жизнью боец Кузьмин. Он ходил по Ленинграду и прятался от холодного дождя…
За выполнение особого задания группа Кузьмина была представлена к наградам и поощрена одиннадцатью сутками личного времени. Почему одиннадцатью? Да очень просто — на одиннадцатые сутки приходилось воскресенье. Так уж повезло.
Николай, конечно же, поехал к своей невесте, но застал только ее мать, поступившую по мобилизации на завод. Он проговорил с ней весь вечер, узнал, что Тосечка находится в ополчении, там же, где и ее отец. Так они и не встретились. Никогда.
Подумать только, какое это страшное слово — «никогда».
Весь свой отпуск следователь рыскал по архивам, встречался с людьми, искал правду. Он понял; чтобы считаться Человеком, мало вырастить ребенка, написать книгу и посадить дерево. Надо еще хотя бы в чем-то восстановить попранную справедливость. Быть Человеком — это тоже непременное условие.
17
В последний раз Нестеров видел Константина Ивановича в тот день, когда впервые, может быть, что-то стало проясняться. Этот красивый, мягкий человек, который, казалось, был весь устремлен к единственной в его жизни цели — найти правду о брате, вдруг заболел. Но это была не простая болезнь. День его визита к Нестерову был днем перелома к худшему. Константин Иванович, казалось, упрямо чему-то сопротивлялся и вдруг сопротивляться перестал.
Перед Нестеровым в кресле сидел похудевший, грустный человек с изможденным лицом и сияющими глазами, подведенными черными кругами усталости или болезни. Он говорил:
— Николай Константинович, я вам очень признателен за то, что вы сделали для моего брата, для его памяти. Поверьте, я готов был надеяться и в дальнейшем на то, что мой брат вернется, но прошло сорок лет, и хотя не исчезла надежда, но уходит жизнь. Уходит, как ушла она у моих и его родителей. Они не дождались его возвращения. И, не говоря ничего, завещали мне поставить последнюю точку в его судьбе.
Нестеров позволил себе перебить собеседника, заявив что-то вроде того, что он еще не стар, чтобы говорить про себя и свою жизнь такие вот безысходные вещи. Однако Кузьмин энергично замотал головой и горячо заговорил:
— Не надо меня щадить, я неизлечимо болен, и мое состояние поддерживалось лишь тем, что я искал что-то о нем, и вот сегодня, кажется, это что-то стало проясняться. Я ведь себе назначил. Не хочу говорить о болезни, но она сильнее меня, она лишь немного меня отпустила, зная, что я ищу брата, но сегодня все возобновилось. Вероятно, человеку свойственно жить и надеяться этапами.
Нестеров слушал Константина Ивановича И думал, каким сильным бывает чувство веры. Ведь сколько лет искал, сколько писал и по радио его фамилию произносили — все ничего!
Уже и родители его, и сестра умерли, и Тосечка умерла, а он ждал. Он искал. И уже на закате жизни нашел неравнодушного человека.
18
Полковник Нестеров нашел полковника Граве, а тот дал статью в газете. Из разговора с бывшим чекистом Нестеров узнал о том, что учила немецкому Николая Кузьмина некая Амалия Ивановна Фабер и что Кузьмин даже чуть было не пострадал из-за нее. Был такой штрих в его жизни. Она Николая не может не помнить. Лишь бы она была жива.
…И она оказалась живой. Откликнулась на статью Граве. В письме даже упрекнула отставного полковника за то, что его команда в первые дни войны выслала ее из города из-за немецкого происхождения.
Из переписки с ней стало ясно, что она знает и Петю Петрова, видела его несколько раз.
19
— Скажите, пожалуйста, а где здесь у вас проживает Петр Петров?
— У нас нет таких в поселке, совершенно точно вам говорю.
— И все же он живет здесь.
— Может, приезжий, но Петровых в поселке нету. Может, приезжий, — повторила женщина и вдруг спросила: — А кто он вам, этот Петров?
— Не родственник, просто ищу его по делу. Ему уж под шестьдесят, — сказал Нестеров.
— А-а-а, — сказала женщина и пошла по улице.
— Непонятно, — промолвил Нестеров, — а почему вы спросили?
— А я из сельсовета. Вы его личность-то знаете? Может, фамилию перепутали, пойдемте посмотрим.
В сельсовете она попросила Николая Константиновича предъявить документы.
— Для порядка, — сказала она.
— Ну раз для порядка — пожалуйста, — и он предъявил удостоверение. — Но только хочу сразу предупредить, что нужен мне товарищ Петров не по служебному делу, а по личному, и я предъявил бы паспорт, но не ношу его.
— Понимаю, — сказала женщина, роясь в каких-то бумагах. — Вот, гляньте, — и она бросила на стол несколько папок.
Нестеров невнимательно просмотрел некоторые. Что толку? Он никогда не видел Петрова, а брать эти папки с собой категорически не имеет права. Стало быть, остается только одно — приехать сюда с Граве. Но узнает ли он Петрова через сорок лет? И к тому же снова придется использовать свое служебное положение. А как же его не использовать? Всякая материализованная нравственность, как правило, выходит из рамок инструкций.
Вот, например, некто ищет фронтовика. Казалось бы, святое дело, но никто ему не дает никаких справок, пока он не скажет о том, что он работник милиции. Но ведь это же неправильно: Нестеров ищет Кузьмина не как милиционер, а как гражданин, но как с гражданином никто с ним разговаривать не желает.
Амалия Ивановна… Нестеров готов и ее привезти (она все-таки двадцать лет назад видела Петрова — все-таки позже, чем Граве), но в данном населенном пункте нет такси, не предусмотрено как-то. Значит, надо идти в отделение милиции, просить у них машину, объяснять. Надо думать, работники милиции окажутся с душой, не откажут. И действительно, не отказали.