Имя мне – Красный

Памук Орхан

Чем доказать вам, что я вовсе не удручен всеми этими поклепами, как можно было бы подумать? Вопреки жестоким поношениям, проклятиям и оскорблениям, которыми меня осыпают многие столетия, я до сих пор жив-здоров и прекрасно себя чувствую. Если бы мои недалекие гневные враги помнили, что срок до Судного дня дал мне сам Всевышний, всем нам было бы легче жить. Им-то в этом мире отпущено чуть больше шести-семи десятков лет. Я, конечно, посоветовал бы продлить эту малость усердным употреблением кофе, но ведь иные, услышав такой совет от шайтана, решат, что кофе пить

нельзя ни в коем случае, а то и попытаются, встав на голову, влить кофе себе в задницу.

Не смейтесь. Не содержание мысли важно, а форма ее выражения; рисунок ценен не выбором предмета, а стилем – однако это не должно бросаться в глаза. Под конец я собирался рассказать вам о любви, да время уже позднее. Достопочтенный меддах, устами которого я сегодня с вами разговаривал, пообещал, что послезавтра, в среду вечером, он повесит на стену рисунок женщины и поведает вам эту историю.

48. Я – Шекюре

Во сне я увидела отца, он что-то говорил мне, но я не могла разобрать слов; мне стало страшно, и я проснулась. Шевкет и Орхан крепко прижались ко мне с двух сторон, от жара их тел я вспотела. Шевкет положил руку мне на живот, Орхан уткнулся в грудь мокрой от пота головой. И все-таки я смогла встать и выйти из комнаты, не разбудив их.

Пройдя по коридору, я тихо отворила дверь, за которой спал Кара. В руке я держала свечу; в ее свете я сначала не разглядела своего мужа, увидела только белую постель, похожую на смертное ложе, на котором покоится посреди темной промерзшей комнаты труп в саване. Свет словно бы никак не мог ее достичь.

Я вытянула руку, и оранжевое мерцание осветило усталое небритое лицо Кара и его голые плечи. Я подошла к самой постели. Кара спал сжавшись в комочек, как Орхан, и на лице его было выражение, какое видишь у спящих девочек.

«Это мой муж», – сказала я себе. Он казался чужим и далеким, и я пожалела, что вышла за него. Будь у меня с собой кинжал, убила бы его – не потому, что на самом деле этого хотела, а как в детстве, из любопытства, чтобы посмотреть, что из этого получится. Сейчас я не верила, что все эти годы он жил мыслями обо мне, не верила невинному, детскому выражению его лица.

Я разбудила его, ткнув в плечо носком ноги. Увидев меня, он, как я и хотела, не столько обрадовался, сколько испугался – пусть и на какое-то мгновение. Пока он не успел толком проснуться, я произнесла:

– Мне приснился отец. Он сказал страшную вещь: это ты его убил.

– Разве мы не были вместе, когда убили твоего отца?

– Это так. Но ты ведь знал, что отец остался дома один.

– Нет, не знал. Это ты отослала Хайрийе и детей. Об этом знала только Хайрийе и, может быть, Эстер. А кто еще – тебе виднее.

– Порою кажется, что внутренний голос вот-вот подскажет мне, почему все так ужасно, раскроет тайну преследующего меня злосчастья. Я даже раскрываю рот, чтобы этому голосу легче было вырваться наружу, но не издаю ни звука, как во сне. А ты уже вовсе не тот хороший и чистый душой Кара, которого я знала в детстве.

– Того

Кара ты и твой отец прогнали прочь.

– Если ты женился на мне, чтобы отомстить моему отцу, то уже добился своего. Может быть, поэтому дети совсем тебя не любят.

– Знаю, – согласился Кара, но печали в его голосе не было. – Вечером, когда ты ненадолго спустилась вниз, перед тем как лечь спать, они орали во все горло, чтобы мне было слышно: «Кара, Кара, в попе – дыра».

– А ты бы их отлупил, – посоветовала я, в тот миг совершенно искренне желая, чтобы он так и сделал, но тут же прибавила: – Поднимешь на них руку – убью!

– Ложись ко мне, – предложил Кара. – Замерзла же совсем.

– Может быть, я никогда не лягу с тобой. Может быть, мы совершили ошибку, что поженились. Говорят, что наш брак недействителен. Засыпая, я слышала шаги Хасана. Не забывай: я многие годы слышала его шаги, когда жила с покойным мужем. Дети его любят. Он жесток. У него есть сабля в красных ножнах, берегись!

Взглянув Кара в глаза, я увидела в них такую усталость и твердость, что поняла: мне его не напугать.

– Из нас двоих в тебе больше надежды и больше печали. Зачем мы упорствуем в этой затее с браком? Я не желаю быть несчастной и хочу защитить своих детей, тебе же нужно лишь самоутвердиться – любовь, если она и есть, для тебя на втором месте.

Кара принялся рассказывать, как сильно любит меня, как ночами в пустых караван-сараях среди заснеженных гор думал лишь обо мне. Если бы он промолчал, я разбудила бы детей и отправилась с ними в дом бывшего мужа. Повинуясь внезапному порыву, я сказала:

– Иногда мне кажется, что мой бывший муж может вернуться в любую минуту. Мне страшно не потому, что ночью я нахожусь с тобой наедине, и не потому, что нас могут застать дети, – нет, я боюсь, что стоит нам обняться, как он постучит в дверь.

С улицы раздались яростные вопли котов, сцепившихся не на жизнь, а на смерть у самой калитки. Потом наступила долгая тишина. Мне казалось, что я вот-вот заплачу. Я не могла заставить себя ни поставить свечу на подставку, ни вернуться в свою комнату, к детям. «Не уйду отсюда, пока полностью не уверюсь, что он не замешан в убийстве моего отца», – сказала я себе.

– После свадьбы ты стал высокомерным. Сначала ты нас жалел, потому что мой муж не вернулся с войны, теперь жалеешь потому, что моего отца убили. Эта жалость нас унижает.

– Шекюре-ханым, – осторожно начал Кара, и мне понравилось, что он так ко мне обратился, – ты же сама отлично знаешь, что все не так, как ты говоришь. Ради тебя я готов сделать все, что угодно.

– Тогда встань и жди стоя, как я!

Почему я сказала, что чего-то жду?

– Не могу, – стыдливо ответил он, указывая на одеяло и свою ночную рубашку.

Он был прав, но я все равно разозлилась, что он меня не послушался.

– Пока отца не убили, ты входил в наш дом тихонько, словно кошка, опрокинувшая крынку с молоком. А теперь, называя меня «Шекюре-ханым», ты словно бы сам себе не веришь – и хочешь, чтобы мы это видели.