Иная
Шрифт:
Наконец мы заехали на старое кладбище «Гидеон Патнэм».
— Говорят, здесь водятся привидения, — сказал он.
Я выглянула из окна машины. Был пасмурный ноябрьский день, небо клубилось непроницаемой массой серых облаков. Везде стояли склепы, кресты и статуи, кладбищенскую землю покрывали опавшие листья. Над одной из могил высился обелиск, и я лениво подумала, кто мог быть похоронен под таким внушительным сооружением. И кто выбирает надгробные памятники? Принимаются ли во внимание пожелания усопших? Я никогда не размышляла на эту тему и как раз собиралась поинтересоваться точкой зрения Майкла, когда он нагнулся и поцеловал меня.
Разумеется, мы и раньше целовались. Но сегодня губы его были необычно теплыми, и он обнимал меня крепче. Трудно описывать поцелуй, чтобы это не выглядело сопливо и по-дурацки. Я хочу сказать, что этот поцелуй был важен. От него у меня перехватило дыхание и закружилась голова (еще один дурацкий штамп). Когда он потянулся ко мне второй раз, пришлось отстраниться.
— Я не могу, — сказала я. — Не могу.
Он посмотрел на меня так, словно понял. Я не знаю на самом деле, почему я так сказала. Но еще с минуту, пока мы оба не успокоились, он обнимал меня, правда, уже не так крепко.
— Я люблю тебя, Ари, — сказал он. — Люблю и хочу. Я не желаю, чтобы ты принадлежала кому-либо еще.
Из книг я знала, что первое признание в любви должно быть чем-то особенным, почти волшебным. Но голос у меня в голове (не мой) твердил: «Ари, ты будешь принадлежать всему миру».
— За мной кто-то следит, — сказала я отцу на следующий день.
Он был в особенно красивой рубашке дымчатого цвета, с черными эмалевыми пуговицами и ониксовыми запонками. Когда он надевал ее, глаза у него казались серыми.
Он отвлекся от учебника по физике, который только что открыл, и взгляд его серых глаз показался мне застенчивым, почти смущенным, как будто он подслушал мои мысли.
— Кто-то следит за тобой, — сказал он. — Ты знаешь, кто?
Я помотала головой.
— А ты?
— Нет, — сказал он. — Можешь дать определение хромизма и изомеризации?
Таким образом он опять ушел от ответа, по крайней мере, так мне тогда казалось.
Под утро мне снова приснился кроссворд. Я проснулась с двумя ключами: «морская корова» (восемь букв) и «змеиная птица» (десять букв). Я потрясла головой, силясь восстановить в памяти сетку целиком, но тщетно. Поэтому я оделась и спустилась к завтраку со знакомым ощущением подавленности из-за ограниченности моих интеллектуальных возможностей.
Уже не первую неделю я замечала, что миссис Макги несколько рассеянна. Утренняя овсянка подгорала сильнее, чем обычно, а вечерняя запеканка зачастую оказывалась вообще несъедобна.
В то утро она уронила кастрюлю с кашей, снимая ее с плиты. Кастрюлька ударилась об пол и подскочила, забрызгав клейкой субстанцией весь линолеум и туфли миссис Макги. За исключением короткого вздоха она никак не отреагировала. Она просто пошла к раковине и вернулась с полотенцами.
— Я помогу.
Из-за радости, что мне не придется это есть, я чувствовала себя виноватой.
Она присела на корточки и посмотрела на меня снизу вверх.
— Ари, — сказала она, — мне и вправду нужна твоя помощь. Но не поэтому.
Она прибралась и подсела ко мне за кухонный стол.
— Почему ты не гуляешь с Кэтлин в последнее время? — спросила она.
— Она слишком занята, — ответила я. — Школьные дела, спектакль, оркестр и все такое.
Миссис Макги покачала головой.
— Она ушла из спектакля. И флейту бросила. Она даже перестала теребить меня, чтобы я купила ей мобильник. Она изменилась, и это меня беспокоит.
Я не видела Кэтлин с Хеллоуина.
— Простите, я не знала.
— Не могла бы ты ей позвонить? — Она машинально почесала предплечья, на которых я заметила красноватую сыпь. — Я бы хотела, чтобы ты как-нибудь приехала к нам с ночевкой. Может, на этих выходных?
Я согласилась позвонить Кэтлин.
— Миссис Макги, вы когда-нибудь видели фотографию моей мамы? — Я не собиралась задавать этот вопрос, но подумывала об этом.
— Нет, никогда, — медленно ответила она. — Но на чердаке может что-нибудь быть. Именно туда убрали все ее вещи. Когда я только начала работать здесь, мисс Рут и Деннис упаковывали их.
— Какие вещи?
— Одежду и книги в основном. Видно, твоя мама была заядлым книгочеем.
— А книги какие?
— Этого я не знаю. — Она отодвинула свой стул. — Тебе лучше спросить у папы.
Я извинилась и отправилась наверх. Лестница на третий этаж не была покрыта ковром, и мои шаги громко отдавались на ней. Но дверь на чердак оказалась заперта.
Я двинулась дальше вверх по последнему маршу. С каждым шагом воздух становился все холоднее. Верх дома всегда был неприветлив: то слишком холодно, то слишком жарко, но сегодня холод меня не волновал.
Внутри купола я уселась на высокий табурет, установленный перед круглым окном — мой глаз во внешний мир, — и устремила взгляд наружу, поверх крыш соседних домов, мимо серого неба над головой, в синюю даль. За домами, за городом под названием Саратога-Спрингс, лежал бескрайний мир, ожидающий своего исследователя.
Я подумала о прабабушке из «Принцессы и гоблина», которая жила в комнате с прозрачными стенами, наполненной запахом роз и освещенной своей собственной луной, подвешенной высоко над миром. Она дала своей правнучке Принцессе клубок невидимых ниток, который вывел ее из беды, от гоблинов, обратно в комнату, пахнущую розами.
Принцесса, как и я, потеряла мать. Но у нее был клубок.
— Тебе когда-нибудь снятся кроссворды? — спросила я папу, когда мы встретились во второй половине того же дня.
На секунду лицо его застыло — бесстрастное выражение, которое он обычно напускал на себя, когда я заговаривала о маме. Я поняла: опять задала вопрос, ответ на который знала.
— Ей снились, маме? Она видела во сне кроссворды?
— Видела.
Потом он сказал, что подобные сны являются признаком «гиперактивности мозга», и посоветовал мне массировать стопы перед сном.