Индейская война в Русской Америке
Шрифт:
Пока одни готовились к отъезду и грузили байдарки, другие, "стоя в линии", с оружием в руках прикрывали их на случай внезапного повторного нападения тлинкитов. Вдруг страх перед свирепыми колошами, издавна владевший чугачами и кадьякцами, перерос в открытую панику, охватившую большую часть партии. Вначале кадьякцы катмайской артели, а затем и прочие туземные партовщики стали покидать свои места в линии, бросать стрелки и, оставляя компанейское имущество на произвол судьбы, садиться в байдарки и поспешно отплывать прочь, несмотря на все просьбы и угрозы русских. Видя такое замешательство, индейцы изготовились к новой атаке. Пришлось и русским, бросив палатку и иное компанейское добро, как можно скорее последовать за своими нестойкими союзниками. Вокруг уже свистели тлинкитские пули и уже "прострелены были на многих платья, шляпы и байдарки." Одна байдарка в спешке опрокинулась, но товарищи помогли сидевшим в ней Голоушину и Торобкову добраться до берега. Залив партия пересекла без потерь.
Достигнув противоположного берега, промышленные наскоро укрепились за поваленными деревьями и земляной насыпью. Тлинкиты преследовали их по пятам и, пользуясь отливом, с ходу атаковали новый лагерь партовщиков, высадившись на "обсыхающий в Рифу песок". Но тут-то и проявились все преимущества новой позиции Кускова: обстреливая
Ненастная погода задержала партию на новом месте до самого конца месяца. Но уже 25 мая тлинкиты, видя полную неудачу своих воинственных планов, прислали к И. А. Кускову для переговоров тойона Павла Родионова. Осторожный вождь опасался выйти на берег из своего каноэ, но упорно заверял русских в своих мирных намерениях. Тлинкиты пошли на уступки, вернули часть захваченных в брошенном лагере вещей, дали аманатов: "каукатанского жила тойонского сына, и он же племянник какнаутскому тойону из рода кокантанов, и другого какнаутского жила почётного обитателя сына." 90 Взамен Иван Александрович тоже оставил индейцам двух заложников-кадьякцев. Одним из них был вначале назначен шашкацкий тойон Еремей, крестник промышленного Кочергина, но по болезни его вернули, заменив добровольцем с о. Афогнак.
Замирившись с индейцами, Кусков вернулся на время в Якутат. Оставив там больных и раненых, через три недели он вновь вышел на промысел. 15 июня из-за непогоды партия остановилась "на мысе Ледяного пролива". Здесь находился временный промысловый лагерь нескольких индейских семей из "какнауцкого и каукатанского жил". В беседах с Кусковым индейцы расспрашивали его о судьбе каукатанского тойона, погибшего в бою с его партовщиками. Однако Иван Александрович "отозвался незнанием", так и не поняв, известно или нет его собеседникам о событиях в устье Алсека. Но его всё же немало встревожили "хитрые их разговоры", а также сообщение, будто в Ледяной пролив они удалились из-за некоего странного видения, открывшегося их старому шаману. Осторожно расспрашивая старика, И. А. Кусков узнал, что в Ледяном проливе в бухте Сия собралось много "народа из разных жил, в числе коих и хуцновских до 10 байдарок больших с народом и ситхинских две", и что все эти люди желают, якобы, торговать с русскими. Хорошо знакомый с обычаями индейцев, бывалый и опытный Иван Кусков рассудил, что "хуцновские редко отлучаются от своего жила" и вряд ли они в таком большом количестве отправятся к северным проливам только ради сомнительного торга с промысловой партией. Сопоставив свои наблюдения с недомолвками старого тлинкита, Кусков пришёл к выводу, что в бухте Сия собрался, скорее всего, большой военный отряд. Но против кого? Поскольку после столкновения на Алсеке было возможно всё, что угодно, то Кусков решает немедленно предостеречь Медведникова и его людей в Михайловской крепости.
С этими тревожными вестями на Ситку было послано шесть байдарок во главе с шашкацким тойоном Еремеем Кочергиным. Расставшись с основной партией 17 июня, посланцы Кускова вошли в Якобиевский пролив. Тут им повстречался "один благодетельный какой-то колюжский обитатель", который намёками посоветовал артели не приближаться к крепости засветло. "Взяв сие на замечание", партовщики к рассвету 19 июня подошли к Гаванскому мысу, откуда открывался вид на крепость. Несмотря на сумерки и предрассветный туман, они с ужасом увидели, "что строение превращено в пепел и остаток курящегося дыма" стелется ещё над остывающим пожарищем. Дымящееся пепелище было усеяно обезображенными трупами. Кочергин один в байдарке отправился на разведку и осмотрел берега бухты в поисках уцелевших. Он увидел "на месте крепости нашей бывшей множество народа", а с одной из разъезжавших по заливу лодок "кричали по колюжски, что русские живы, вызывались показаться." Окрестности весь день оглашались ружейной и пушечной пальбой. Дождавшись ночи, Кочергин поспешил убраться прочь из этого опасного места, но одна из его шести байдарок – на ней был крещёный чугач Галактионов нукомюцкого жила с женой и малолетним сыном – бесследно исчезла, а с места, где она укрывалась, по промышленным вдруг грянул ружейный залп. Чуть позже к Гаванскому мысу забрела заблудившаяся байдарка катмайской артели, отбившаяся от партии Кускова. Катмайцам повезло больше Кочергина: они подобрали толмача-кадьякца из алитацкой артели Ситхинской партии, спасшегося буквально чудом и рассказывавшего поразительные вещи…
В те дни никто в крепости Св. Архистратига Михаила не ожидал беды. С промысловой партией Ивана Урбанова (около 190 Алеутов) ушли Алексей Карпов, креол Афанасий Кочесов и один "англичанин" из числа нескольких американских матросов, поступивших на компанейскую службу. На Ситке осталось 26 русских, 4 или 6 "англичан" – служащих РАК, 20-30 кадьякцев и до 50 женщин и детей (см. Приложение I). 10 июня Лев Куниновский, Василий Зырянов, Алексей Евглевский и Алексей Батурин отправились к "дальнему Сиучьему камню", где бил сивучей "стрелец" – креол Василий Кочесов, известный стрелок и охотник (он и его брат Афанасий были уроженцами Лисьевских островов, наполовину Алеутами). С ними же отплыли несколько кадьякских каюров, в том числе и толмач алитацкой артели, а также "трое англичан из оставшихся у нас с одного американского судна, бывшего под крепостью по весне." Прочие обитатели поселения продолжали беспечно заниматься своими повседневными делами. Так было и в тот погожий летний день 16 июня 1802 г. – последний день существования Михайловской крепости.
С утра Дмитрий Изохтин и Прокопий Кузмичов отправились в байдарках удить рыбу; чуть позже отъехал стрелять нерп Тараданов, а многие женщины и дети разбрелись по лесным полянам собирать ягоды. "После обеда часу во втором" пошёл к речке "для осмотру телят" Абросим Плотников, который был "к смотрению тово определён", а Егор Рыбалов почти одновременно с ним отправился к рыбному запору. На караульной вышке часовым стоял Захар Лебедев. Его жена – Пиннуин из Чинияцкого селения на о. Кадьяк, названная в крещении Екатериной, – стояла близ лестницы, ведущей на второй этаж казармы, где находились покои "начальствующего" – В. Г. Медведникова. Сам же Василий Григорьевич только что спустился вниз и вошёл в распахнутые двери нижней казармы, оставив наверху артельного старосту Прохора Наквасина и с ним нескольких промышленных. За поварней возился с чем-то пушкарь Григорий Тумакаев, во дворе занимались своими делами Клохтин и Степан
До полутора тысяч индейских воинов уже изготовились к битве. 91 Одни отряды подбирались к крепости лесом, другие же грузились в длинные боевые каноэ с высокими резными носами. Вожди ситкинских киксади Скаутлелт и Катлиан облачались в доспехи.
Возвращаясь с речки, Абросим Плотников вдруг с ужасом увидел "великое множество людей колюжских обитателей и кои уже обступили вокруг казарму, как внизу, так и наверху по перилам с ружьями и копьями и, стоящего на пригорке против хозяйских покоев тайона Михаила, повелевая теми." 92 Скаутлелт призывно закричал и по его команде из-за мыса вылетели боевые каноэ, наполненные воинами. Впоследствии Плотников утверждал, что всего там было 62 байдары, хотя вряд ли он имел тогда возможность их пересчитать. Гремела ружейная пальба, отовсюду неслось совиное ухание – боевой клич воинов-киксади. Плотников метнулся к скотной избе, где хранил своё ружьё. Там он столкнулся с перепуганной девкой-скотницей, велел ей забирать ребёнка и бежать в лес, а сам заперся здесь, зарядив ружьё и приготовившись дорого продать свою жизнь. Четверо индейцев бросились к его убежищу, с трёх ударов вышибли дверь, не обратив внимания на торопливый выстрел Плотникова, а ворвавшись внутрь – схватили промышленного "за камзол и ружьё, почему и принуждён я, – вспоминал позднее он сам, – броситься в окошко, оставив камзол и ружьё у тех колош в руках убежал за крепость в лес и скрылся в дуплеватую лесину." 93 Двое индейцев погнались было за ним, но скоро потеряли из виду и, решив не тратить время на бесполезную погоню за одиноким беглецом в густом лесу, предпочли вернуться к крепости, где было больше вероятности отличиться и захватить богатую добычу.
…Нападение было внезапным и стремительным. Катерина Лебедева услышала вдруг тревожные крики, увидела, как бегут к казарме "все, кои были на улице руские и девки", а из-за поварни вдруг вывернулся Тумакаев, кричавший: "Пойдём в казарму, колоши идут с ружьями, видно неспроста!" Едва успели запереть двери, как индейцы хлынули из-за рогаток через северные ворота. "Они вдруг и во множестве, но тихо и без шуму выступили из непроницаемой густоты леса, вооружённые копьями, ружьями и кинжалами. Лица их, по природе зверского вида, были испещрены красною и другими красками; всклокоченные волосы избиты перьями и осыпаны орлиным пухом; у некоторых были надеты грубые маски, изображающие фигуры хищных зверей с оскаленными зубами и других вымышленных чудовищных животных," 94 – так описывает К. Т. Хлебников нападение колошей. Мартынов и Клохтин, не успевшие укрыться в казарме, тотчас были убиты. Загремели первые выстрелы, пули ударили в закрытые наглухо ставни. Воины в расписных лосиных плащах, дощатых деревянных латах, резных шлемах и устрашающих масках заполонили всё вокруг. Они издавали "страшный рёв и шум в подражании тех зверей, коих личины на себе имели, с одной целию, чтобы вселить более страха и ужаса." 95 Тлинкиты обступили кругом казарму и "вдруг отбив у окон ставни начали беспрестанно из ружей в окна стрелять… и сенные двери в скором времени вышибли и у казармы на двери прорубя небольшую дыру в кою также из ружей стреляли." 96 Упал застреленный Иван Маланьин по прозвищу Кунгур (он был родом кунгурский крестьянин), ранены были Емельян Овдин, пушкарь Тумакаев и сам Медведников. В верхней казарме отчаянно отстреливались отрезанные от своих товарищей Прохор Наквасин, Никифор Чумляков, Михайло Пинуныров и Афанасий Шемелин. Убит, вероятно, к тому времени был и Захар Лебедев. Но, хотя русские "ис казармы сколко могли… и отстреливались, но против толико множества вооружённого народа отстреляться не могли, вскоре у казармы и дверь вышибли в самое то время Тумакаев ис пушки во двери выстрелил, хотя тогда уже и был ранен." 97 Несколько индейцев рухнуло замертво, прочие отшатнулись, но закрепить этот небольшой успех осаждённым было нечем: пушечные заряды хранились на втором этаже, а внешняя лестница, по которой только и можно было попасть туда, была уже занята столпившимися на ней колошами. Чтобы добыть боеприпасы, Андрей Шанин принялся прорубать отверстие в потолке. Однако, едва он сумел сделать это, как в "дыру вдруг кинулся величайший огонь, а отколь тот огонь взялся, – говорит в растерянности Лебедева, – мне неизвестно, а думаю с начала нападения зажгли верхние покои, ибо слышно было во время первой стрелбы из ружей наверху какой-то шум." 98 Однако защитники нижней казармы – их оставалось 8 русских, "англичанин" и, возможно, несколько Алеутов, – упорно продолжали сопротивляться, несмотря на свои раны и нехватку боеприпасов. Тумакаев вновь изготавливал к действию свою пушку. Но пламя сделало своё дело. "Когда же усилился и в нижней казарме огонь, – вспоминала Лебедева, – тогда сколко нас девок было кинулись под казарму в подвал чтобы тут сохранится… руские ис казармы ис пушки выстрелили, тогда у подвалу на улицу и дверь вышибло ис коево принуждены были вытти на улицу, где нас колоши захватя разделя по себе утащили в свои байдары." 99 Из каноэ, куда бросили пленниц, Лебедевой хорошо была видна последняя сцена трагедии: "Когда чрезвычайно усилился огонь тогда руские бросались сверху на землю… коих колоши подхватывали на копья и кололи… видно толко было, что всех на улице кололи, строение жгли, имущество компанейское и промысел бобровый, как и нас… делили по себе." 100
Среди нападавших, по свидетельству очевидцев, особенной яростью отличался Катлиан. Он был "второе лицо при нападении и, будучи молод и смел, дышал личной ненавистью к Баранову и русским и везде первым бросался для примера другим." 101 На нём была боевая Шапка Ворона – шлем в виде вороньей головы, с огромным клювом и медными глазами, обшитый медвежьей шкурой. Вооружён вождь был кинжалом и кузнечным молотом – страшным оружием в его могучих руках. Согласно тлинкитским преданиям, Катлиан (