Индийская принцесса
Шрифт:
Погода стояла теплая и ясная; ветер едва дул, но легких дуновений хватило, чтобы пыль поднялась с земли и повисла в воздухе тончайшей пеленой, и закат даже при безоблачном небе был одним из самых живописных, какие Уолли созерцал когда-либо.
Видевший Кабул только в разгар лета, он никогда не понимал, почему Аш в таком восторге от него, и мог лишь предположить, что, поскольку друг влюблен и живет там с Джули, он смотрит на все сквозь розовые очки – так тысячам влюбленных, проводящих медовый месяц в дешевых меблированных комнатах, сырые приморские городишки или туманные индустриальные города представляются райскими садами.
Снежные пики, конечно, хороши, но ни один из них, по мнению Уолли, не шел ни в какое сравнение с ошеломляюще прекрасной горой Нангапарбат, «Нагой богиней», какой он впервые увидел ее на закате с горного склона над Барамуллой. Ему также никогда не пришло бы в голову сравнивать равнины вокруг Кабула с пленяющей воображение Кашмирской долиной с ее озерами, испещренными лотосом, извилистыми ручьями, затененными ивняком, обилием цветов и деревьев, могольскими садами. Но сейчас у него вдруг словно открылись глаза, и он впервые увидел Кабул и окрестности не как суровую безотрадную местность с преобладанием серовато-коричневых тонов, но как дивный край, красивый дикой, живописной красотой, от которой дух захватывает.
Сочетание заката, пыли и дыма костров превратило долину в золотое море, из которого ближние каменистые холмы и зубчатые оснеженные гряды поодаль вздымались ярусами блистающего великолепия, облитые пламенем догорающего дня и пылающие, точно драгоценности Савы, на фоне опалового неба. Возносящиеся к небу остроконечные вершины походили на шпили и башни некоего мифического города – Валгаллы или Небесного Иерусалима…
– «А город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями» [40] ,– тихо пробормотал Уолли.
40
Откровение, 21, 18.
– Что ты сказал? – спросил Рози, оборачиваясь.
Уолли покраснел и сконфуженно ответил:
– Да так, ничего… Я имел в виду, это похоже на описание Святого Города, правда ведь? Ну, из «Откровения». В смысле, горы. Там еще говорится про яспис, сапфир, халкидон, хризолит, аметист… и жемчужные ворота…
Его спутник обозрел окрестности и, обладая умом более прозаичным, заметил, что ему это больше напоминает эффектную смену декораций в пантомиме. «Мило», – одобрил Рози и добавил, что он в жизни не поверил бы, что этот Богом забытый уголок мира может выглядеть совсем не отталкивающе.
– Аш часто говорил о горе Дур-Хайма, – задумчиво произнес Уолли, не сводя завороженного взгляда с блистающего великолепия снежных пиков. – Далекие Шатры… Я никогда прежде не понимал…
Он умолк, и Рози с любопытством спросил:
– Ты, случайно, не Панди Мартина имеешь в виду? Вы с ним вроде дружили?
– Дружим, – коротко поправил Уолли.
Он не собирался упоминать имя Аша и разозлился на свой болтливый язык: хотя Рози никогда не служил с Ашем, он наверняка много слышал о нем и мог начать задавать неуместные вопросы о нынешнем местонахождении Аша.
– Незаурядный малый, по общему мнению, – заметил Рози. – Я встречался с ним лишь однажды, в семьдесят четвертом году, – он появился в Мардане с тяжелым ранением головы, и мне пришлось его латать. Тогда, помнится, я уже год как служил в корпусе. Он мало разговаривал. Но в ту пору Панди был не в лучшей форме, а как только он оправился, его спешно отправили в Равалпинди. Но я слышал, одно время он жил в Кабуле, а потому предположил, что гора, о которой он говорил тебе, находится здесь. Они великолепны, правда?
Уолли кивнул и не стал опровергать предположение насчет Дур-Хаймы. Он погрузился в молчание, созерцая величественную панораму Гиндукуша, явленную взору в мельчайших деталях с поразительной ясностью: даже самые мелкие складки, самые незначительные зубцы, все до единого ущелья и высокие пики виделись так отчетливо, словно он смотрел на них в бинокль – или через око Божье. И внезапно он понял, что это один из тех моментов, которые по неизвестной причине запоминаются навсегда, намертво врезаясь в память, и остаются с человеком, когда воспоминания о многих более важных минутах жизни тускнеют, блекнут и бесследно исчезают.
Свет угасал, и долина погружалась в тень, а высокие снежные гребни загорались ярким пламенем. Уолли вдруг пришло в голову, что он никогда прежде не сознавал, сколь прекрасен этот мир, сколь чудесен. Пусть человек изо всех сил старается испортить и осквернить его, но каждый куст, каждый камень и каждая сухая ветка по-прежнему «пылают огнем Божьим». «Ах, как хорошо быть живым!» – подумал Уолли, внезапно охваченный ликованием и восторгом, наполнившими душу уверенностью, что он будет жить вечно…
Деликатное покашливание одного из соваров вернуло его на землю и напомнило, что кроме Амброуза Келли здесь присутствуют и другие люди, а также что сейчас Рамадан, а потому эскорту и афганской охране не терпится вернуться в казармы вовремя, чтобы успеть прочитать обычные вечерние молитвы, прежде чем заход солнца позволит разговеться.
– А ну, Рози, давай кто первый до реки!
Он повернул прочь от руин старого военного городка и, пустив лошадь в галоп, со смехом поскакал обратно к Бала-Хиссару, вырезавшемуся черным силуэтом на фоне ярко-золотого вечернего неба.
Аш, покинувший крепость несколько позже обычного, проходил мимо, когда маленькая группа разведчиков въезжала в ворота Шах-Шахи. Но Уолли не увидел друга. Солнце все еще стояло над горизонтом, но Бала-Хиссар накрывала тень, и воздух под темной аркой ворот был до такой степени насыщен пылью и дымом, что Аш остался незамеченным. Он услышал, как Келли говорит:
– Ты мне должен бутылку рейнвейна, юный Уолтер, и, ей-богу, она придется очень кстати: я умираю от жажды.
А потом они оба скрылись из виду.