Индийский мечтатель
Шрифт:
Люди останавливались, дивились. Никогда еще в Калькутте не видели ничего подобного.
Английская пьеса, представляемая на бенгали! Туземная музыка и европейские инструменты! Что за нелепая затея!.. Однако любопытно, нужно посмотреть.
Так рассуждали многие из англичан: офицеры, чиновники, коммерсанты. И, в предвидении столь необычайного — можно сказать, сенсационного зрелища, супруги и дочери этих джентльменов заказывали модные туалеты, а в клубе, в садах и парках, в салонах местных «львиц» только и было разговору, что об этом русском чудаке.
Находились, однако, люди, которые относились к новому театру серьезно. Начинание Лебедева заинтересовало судью Джона Хайда, востоковеда Кольбрука, советника Шоу и других.
Среди индийской части населения мнения были тоже различны. Передовые люди, единомышленники Голукнат Даса, горячо сочувствовали новому начинанию.
— Такой театр может стать хорошим средством для просвещения Индии, — рассуждали они.
Другие же — упорные приверженцы старины, считавшие все чужеземное греховным и нечистым, — говорили о новом театре с пеной у рта. Наконец, третьи — таких было большинство — не разделяли ни одного из этих противоречащих друг другу мнений. Их интересовало предстоящее зрелище, тем более что артисты должны играть не по-английски и не на санскрите, а на самом обыкновенном бенгали, на котором говорят здешние жители дома и на улице.
27 ноября. Задолго до часа, объявленного в афише, улицу Домтолла запрудила густая толпа.
Стоял теплый, мягкий вечер.
Новое здание сияло огнями. Полицейские — иные в коротких и узких белых брюках, другие — только с повязками вокруг бедер, но при саблях, — неистово орали, щедро рассыпая во все стороны тумаки и подзатыльники. Середина улицы была освобождена для экипажей и паланкинов.
Торжественное шествие калькуттской знати началось за полчаса до начала.
Носильщики паланкинов, семеня голыми ногами, бежали что есть мочи. Впереди неслись глашатаи, расчищавшие путь предупреждающими возгласами. Подъезжали всевозможного вида коляски и кареты с важными кучерами и ливрейными лакеями. Из экипажей и паланкинов выходили нарядные леди и мисс в тончайших шелках и пышных головных уборах, лощеные джентльмены, важные индусские бабу, которые, однако, сразу становились робкими и приниженными, как только сталкивались с каким-нибудь английским франтом, окидывавшим их презрительным взглядом.
Но вот толпа заволновалась.
Полицейские еще усерднее заработали палками и кулаками. Появились пятеро английских солдат в парадных мундирах, с фанфарами в руках. Выстроившись перед театром, они сыграли сигнал. Толпа притихла в ожидании. Через несколько мгновений показался пышный кортеж. Посреди улицы медленно шествовал белый слон, покрытый шелковой попоной, на которой золотом были вышиты изображения
С обеих сторон шли еще четверо слуг, далее следовал почетный конвой из всадников. А еще на некотором расстоянии, в паланкинах, двигались высшие чиновники администрации.
Лебедев, как полагалось в таких случаях, ожидал генерал-губернатора у подъезда.
Спустившись с помощью своих многочисленных слуг на землю, сэр Джон Шор величественно кивнул направо и налево толпе, затем милостиво поклонился Герасиму Степановичу и направился в специально приготовленную для него ложу.
Публика заняла места. Двухъярусный зал, рассчитанный на четыреста человек, был переполнен.
Зрители с любопытством оглядывали просторное помещение, залитое светом многочисленных масляных ламп. Стены с лепными украшениями в индийском стиле, высокий потолок, ряды, расположенные амфитеатром в форме дуги.
В передних рядах — удобные бамбуковые кресла, дальше — скамьи.
Сцена была закрыта сплошным занавесом из плотного холста, на котором была изображена битва слона с тигром — та же картина, которую когда-то увидел Герасим Лебедев на подмостках бродячего балагана в Мадрасе.
По обеим сторонам зала, в передней части, помещались четыре ложи; две из них, одна против другой, были завешены шелковыми занавесками. В ложе налево находилась Радха со служанками, в противоположной — Кавери со своей дайей.
Ложа генерал-губернатора была устроена сзади, на большом балконе, нависавшем над партером.
Служители погасили часть ламп, раздался удар гонга. Занавес медленно поднялся. За ним оказался другой занавес, шелковый, разрисованный индийским орнаментом. Из боковой кулисы на просцениум вышел Герасим Степанович. Он был одет строго и просто — так, как в прежние времена появлялся на концертной эстраде: в темном камзоле с блестящими пуговицами, в коротких штанах, черных чулках и башмаках с серебряными застежками.
Поблагодарив присутствующих за внимание, он обратился к ним с краткой речью.
— Для любознательных европейцев, — говорил Герасим Степанович, — наши спектакли явятся хорошей школой индийских, языков, для местных же людей — мостиком, переброшенным через пропасть, отделяющую Восток от Запада. Пьеса, представляемая сегодня, сочинена английским автором, мистером Джодреллом. Я перевел ее на бенгали и хинди, заменив испанские имена действующих лиц и города, в которых происходит действие, индийскими. Содержание же пьесы оставлено неизмененным. И если кто-нибудь с удивлением воскликнет: «Разве могло что-либо подобное случиться в Индии? Ведь это не индийцы, а переодетые европейцы!» — мы ответим: «Да, сэр, вы правы, это европейцы. А переодели мы их в индийское платье, чтобы показать индийцам новое зрелище в более привычной и доступной форме»…
Пьеса состоит из трех действий, — продолжал Лебедев, — но мы знаем, что лишь немногие из присутствующих понимают индийские языки. Поэтому, не желая утомлять почтеннейшую публику, мы сегодня покажем одно только первое действие на бенгали. Если же наш опыт будет принят благосклонно, мы вскоре повторим всю пьесу от начала до конца.
Поклонившись зрителям, Лебедев скрылся за занавесом.
На смену ему выходит старший из артистов — Бапу Лал в сопровождении двух певцов. Он исполняет обязанности сутрадхары — руководителя труппы, который в индийском театре всегда ведет пролог.