Индийский мечтатель
Шрифт:
Прочие номера были в том же роде. Шумный их успех свидетельствовал только о невзыскательности вкусов этого скопища авантюристов, спекулянтов, темных личностей…
«И они еще смеют кичиться своим духовным превосходством над здешними народами! — возмущался в душе Лебедев. — А ведь простой индийский балаган куда выше и благороднее этого пошлого зрелища!»
Ему вспомнились представления, виденные в английских театрах; они были превосходны. Но тут был не английский театр, а кабак, самый низкопробный… Тем не менее он имеет успех, да еще какой! Зал переполнен, публика восхищена… А какая участь предстоит его театру?
Появились танцовщицы. На них были розовые и голубые шаровары из тончайшего шелка и белоснежные покрывала, легкие, как морская пена; обнаженные руки и щиколотки были унизаны золотыми браслетами; в волосах и ушах ослепительно сверкали бриллианты, рубины, изумруды.
Лебедев сразу узнал Кавери. Она выделялась из общей группы танцовщиц, как картина великого мастера выделяется среди полотен рядовых живописцев. Как не похожа была эта сияющая роскошью красавица на нищую девчонку из труппы бродячих комедиантов! И все-таки это была та же Кавери, с простодушным выражением юного лица и милыми глазами.
Начался танец. В нем было мало разнообразия, и он скорее походил на пантомиму. Но нельзя было не восхититься этим высоким, прекрасным искусством. Под мерные удары барабана и звон цимбал танцовщицы четко следовали ритму, который то замедлялся, то становился торопливым и беспокойным. Их ноги двигались едва заметно; вся прелесть танца заключалась в пластических движениях рук, корпуса и головы.
«Он прав, этот прохвост! — подумал Лебедев. — Все хороши, а она лучше всех… Ах, если бы заполучить ее ко мне в театр!»
Он поглядел сбоку на Сону; тот не отрывал глаз от сестры. Видно, он был очень взволнован встречей.
Публика приветствовала танцовщиц бурной овацией, которая, по всей вероятности, была вызвана не столько танцевальным мастерством, сколько их красотой. Сону поднялся».
— Кавери! — крикнул он; голос его потонул в общем хоре голосов.
Выждав, когда шум немного стих, Сону закричал еще громче:
— Кавери!!
Теперь она услышала и расширенными от изумления глазами стала всматриваться в толпу. Сону уже был у самых подмостков. Кавери шагнула вперед, протянув руки. В одно мгновенье Сону вскочил на подмостки. В публике послышался смех.
— Должно быть, жених или возлюбленный, — сказал позади Лебедева какой-то моряк своей толстой рыжей даме. — Он хочет ее похитить!
Занавес опустился. Сону успел спрыгнуть вниз.
Когда они направлялись к выходу, их нагнал Джекобс.
— Мистер Суон! — Он был сердит. — Ваш слуга заслуживает хорошей порки. Какого дьявола он полез на сцену?
— Прошу вас, мистер Джекобс, простить и его и меня. В одной из танцовщиц он узнал свою сестру. Он не виделся с ней несколько лет.
— Гм! — промычал директор. — Похоже на сказку…
Лебедев поклонился, но как раз в этот момент к ним подошел невысокий полный мужчина:
— Кажется, Лебедев?
— О, господи! — Герасим Степанович всматривался в толстяка. — Неужели Фаррингтон? Какими судьбами?
— Ох, не говорите! — проворчал англичанин. — Лучше бы мне не родиться на свет, чем совершать подобные путешествия… Корабль наш попал в шторм, и меня едва не вывернуло наизнанку. А климат здесь еще хуже, чем в Мадрасе… Но служебные обязанности!.. — развел руками толстяк. — Бенфильд ликвидировал дела, а меня передал на службу к наввабу Аркотскому. Я у него на все руки: заведую дворцами, ревизую финансы и тому подобное… А теперь пришлось везти сюда этих черномазых танцовщиц, которых навваб послал генерал-губернатору… Видите, до чего докатился!
— Зачем же служите, если так неприятно? — спросил Лебедев.
— А что, по-вашему, должен я делать? Платят много, да еще есть побочные доходы… В Англии у меня семья. Дочь — невеста, нужно хорошее приданое. Поживу в этом аду, пока не скоплю кругленькой суммы…
Лебедев засмеялся:
— Желаю успеха, Фаррингтон!
— А вам как живется? — спросил толстяк.
— Недурно. Но тоже тоскую по родине.
— Должно быть, накопили немало? — поинтересовался Фаррингтон.
— Целое состояние! — ответил Лебедев иронически.
Фаррингтон, не заметив иронии, бросил на него завистливый взгляд.
— Этот джентльмен стал крупным театральным предпринимателем, — заметил Джекобс.
Фаррингтон грустно покачал головой:
— Видно, Бенфильд был прав, говоря, что музыкой и прочей ерундой можно торговать не менее успешно, чем хлопчатобумажной пряжей… Да, Лебедев, вам повезло! Вы вовремя уехали из Мадраса. Проживи вы там еще годик, вам бы пришлось плохо…
Лебедев пожал плечами:
— Не понимаю, что же мне могло угрожать?
— Дело прошлое!.. — вздохнул толстяк. — Нечего вспоминать.
— Я не любопытен, — усмехнулся Лебедев. — Прощайте, Фаррингтон! Вы ведь собираетесь вернуться в Мадрас?
— Уеду на этой неделе.
— Привет всем, кто меня еще помнит.
— Прощайте! — откликнулся Фаррингтон.
Когда Герасим Степанович и Сону скрылись из виду, Джекобс спросил толстяка:
— Что вы имели в виду, когда говорили, что ему угрожала опасность в Мадрасе?
Толстяк смутился:
— Так, пустяки… — пробормотал он.
Джекобс посмотрел на него прищурившись:
— Не пытайтесь скрытничать. Тут что-то серьезное…
— Право, ничего особенного, — пытался отвертеться Фаррингтон.
— Имейте в виду, этот русский находится на подозрении. Не завидую, сэр, если вас сочтут его сообщником!
Утром следующего дня Кавери и Сону беседовали в пальмовой рощице на берегу реки, поодаль от центральной набережной. В стороне, спиной к ним, сидела дайя — старуха, под присмотром которой находились танцовщицы.