Индийский мечтатель
Шрифт:
Тон письма был суховат, но вполне доброжелателен. Вряд ли Джонс стал бы приглашать его, да еще будучи больным, если бы счел работу негодной. Если же у него есть критические замечания, тем лучше. Герасим Степанович готов был услышать самые придирчивые и суровые суждения, только бы они помогли устранить недостатки.
Уилльям Джонс лежал в гамаке, на большом крытом балконе.
Герасиму Степановичу сразу бросилась в глаза произошедшая в нем перемена. Больной осунулся, похудел: лицо было желтым, как шафран, глаза ввалились…
«Кажется, недолго протянет!» — подумал Лебедев и мысленно простил ему прежнюю обиду. Известное дело: от желчной болезни люди становятся злыми и раздражительными.
Джонс старался быть любезным:
— Должен чистосердечно признать, что вы, сэр, в равной мере сведущи в бенгали и в английском языке. Однако не могу одобрить ваш выбор. Следовало бы избрать высокую трагедию либо эпическую поэму; например, «Потерянный рай» Мильтона или что-нибудь в этом роде.
Лебедев изложил свои доводы, но они не убедили Джонса…
— Не понимаю, — сказал тот, — как может автор предназначать свой труд для черни, да еще азиатской! Литература, как и наука, являются достоянием избранного круга людей, обладающих широким образованием и утонченным вкусом. Только они могут по достоинству оценить талант автора и воспринять его идеи. Чернь способна лишь восхищаться кривляньем фигляров и гоготать над грубыми остротами шутов.
Герасим Степанович ответил не сразу. Ему не хотелось раздражать больного, но он не мог оставить вовсе без возражения подобные суждения.
— Мне трудно согласиться с вами, сэр Уилльям, — сказал он мягко. — Ведь сам я до пятнадцати лет ни читать, ни писать не умел — из милости выучил добрый человек. Как же я могу признать, что наука, художества, литература — это удел избранных?
Последовала некоторая пауза. Джонс, очевидно испытывая некоторое смущение, перешел к конкретному разбору перевода. Он действительно сделал много полезных поправок, которые Герасим Степанович тщательно записал. Но к самой идее постановки пьесы на бенгальском языке в исполнении здешних артистов сэр Уилльям продолжал относиться скептически:
— Индийский театр на протяжении тысячелетий создал своеобразные, только ему одному присущие типы драматических представлений. К чему искусственно пересаживать на индийскую почву растения, произросшие в ином климате?
Вступать в новый спор было явно бесполезно. Лебедев выразил глубокую признательность за полезные советы. Когда они прощались, больной сказал:
— Ваш грамматический труд тоже прочитан и мной и мистером Кольбруком. Мы согласны его опубликовать… если вы сочтете возможным отказаться от некоторых резких суждений.
— Конечно, сэр Уилльям. Возможно, что в пылу спора я не всегда соблюдал учтивость.
Это была их последняя встреча. В апреле 1794 года сэр Уилльям Джонс скончался.
Но Герасим Степанович больше не посещал заседаний Азиатского общества… Все его мысли были прикованы к театру.
По установленным английскими властями правилам нужно было получить официальное разрешение на открытие нового театра.
Лебедев вспомнил о своем посещении генерал-губернатора, который обещал оказывать ему содействие.
На этот раз сэр Джон Шор принял Лебедева более сухо.
Полицейское управление успело доложить ему, что русский артист ведет себя предосудительно. Не зная этого, Герасим Степанович не придал большого значения сдержанности оказанного ему приема. Для него было важно, что генерал-губернатор разрешил давать представления. Теперь можно было заняться набором труппы и подысканием помещения.
Голукнат Дас взял на себя первую из этих задач, Герасим Степанович принялся хлопотать о второй. В Калькутте существовало два подходящих помещения с уже оборудованной сценой. Одно находилось в увеселительном саду, арендованном у Ост-Индской компании Джозефом Джекобсом, но к нему Лебедев обращаться не хотел — не только из личной антипатии, но еще и потому, что Сону поделился с ним подозрениями насчет связей Джекобса с полицией. Другое помещение, принадлежавшее также компании, большую часть года пустовало; лишь изредка здесь гастролировали артисты из Европы — англичане или итальянцы. Герасим Степанович рассчитывал, что сможет снять этот театр. Какой прок компании от здания, которое почти всегда пустует и не дает дохода?
Он. отправился к Томасу Говарду, чиновнику, управлявшему театрами и другими общественными зданиями компании. Это был долговязый господин с лисьей мордочкой. Управляющий внимательно слушал просителя; на лице его играла сладенькая улыбочка; слушая, он одобрительно кивал головой.
— Как же, как же!.. Слыхал о вашем замысле, — заговорил Говард тонким ласковым голосом. — Сенсация, сэр, сенсация! Оригинально и удивительно! Отдаю должное вашей, сэр, изобретательности и восхищаюсь…
— Очень тронут! — воскликнул Лебедев, обрадованный поддержкой. — Итак, вы согласны сдать мне ваш театр?
— Что вы, сэр, — Говард не переставал улыбаться, — как можно! Здание театра нам необходимо для всевозможных собраний, благотворительных балов, праздников, концертов…
— Однако, — заметил озадаченный Лебедев, — насколько мне известно, собрания и балы устраиваются и в других помещениях, а артисты из Европы приезжают не так уж часто. Быть может, вы опасаетесь конкуренции? Но, право же, мое предприятие будет совсем особенным. И публика у меня будет особенная…
— Желаю вам успеха, сэр! — Говард приложил руку к сердцу. — От всей души! Но помочь вам ничем не могу.
Герасим Степанович поспешил к калькуттскому градоначальнику, майору Александру Киду. Кида он знал давно и пользовался его расположением. Но градоначальник отказался вмешиваться в дела мистера Говарда.
— Советую по-дружески: оставьте вы это дело! — сказал Кид. — Затея ваша достойна Дон Кихота. Ничего из нее не получится, кроме огорчений и убытков. Ей-богу, Суон, в вашем возрасте пора бы уже отказаться от пустых фантазий!
Так и ушел Лебедев от градоначальника ни с чем.
Он был в отчаянии. Что делать? Единственный выход — выстроить помещение самому. Легко сказать! Даже скромный бунгало и тот он соорудил с таким трудом, а здесь речь идет о большом, капитальном здании, да еще со специальными приспособлениями.