Индустриализация
Шрифт:
После этой истории охота к путешествиям у меня не пропала.
Это, разумеется, не значит, что в мемуарах только шутки и приколы – все-таки Кузьмин и Шейнман были в Америке, где уже практически началась Великая Депрессия. Поэтому в записках хватает и грустных, и даже трагических историй обычных заводских работяг, с которыми они познакомились и подружились.
Но это не имеет отношения к пропаганде! Это просто честный рассказ о том, что человек видел. В этой книге 1933 года и в помине нет дурацких идеологических клише времен позднего социализма с их обязательными душнилками про «город контрастов» и «невеселы лица простых американцев». Америка там не загнивающая, а вполне живая, во-многом и здоровая, у которой поучиться не грех.
«В конце 1930 года мы собрались к отъезду. Утром последнего дня пребывания в Мильвоки я поднялся на мост, вздымающийся над «Долиной промышленности». В молчании я стоял, разглядывая предприятия, лежавшие внизу. Я хотел сфотографировать долину, но черный дым стелился над ней.
И знаете, что я навсегда запомнил, что особенно волнует меня, едва я вспомню Мильвоки, — это величайший в мире завод Смита, где изготовляются автомобильные рамы-шасси. Автоматически, почти без участия людей изготовляются они. Это нечто величественное!
Вы понимаете, людей так мало, они едва-едва заметны, а по конвейерам движутся точно нарезанные, железные полосы. Если одна из них несколько длиннее или толще стандартной, она автоматически вышвыривается. Железная полоса поступает на конвейер, движущийся равномерно вперед и назад; сбоку приближаются машины на подвижных платформах. Они закладывают и вгоняют в полосы заклепки. Полосы движутся дальше. Попадают под пресс, стоящий наготове, один сильный удар, и готовая рама тотчас выскакивает. Рамы выскакивают непрерывно.
Я долго стоял у этого мощного пресса. Босс Булл, который «тук эй пойзен» (принял яд), сказал бы: «Здорово, а?..».
Честное слово, это действительно здорово».
Что касается записок Шейнмана, то они еще неформальнее. Если Кузьмину был просто не чужд юмор, то Илья Борисович хохмил напропалую. Его рассказ о поездке начинается фразой:
«Перед отъездом из СССР у нас было слабое представление о том, что нас ожидает. Мы, собираясь, как во всякое другое путешествие, взяли с собой мыло, полотенце, зубную щетку. Мой товарищ, также только что окончивший вуз, привязал к огромной корзине, наполненной технической литературой, большой металлический чайник, купленный нами вскладчину.
С чайником мы и двинулись в Берлин. По перрону заграничных станций ходили гуськом.
На первой же польской станции моего друга арестовали, так как он подозвал к себе носильщика, назвав его «товарищем».
Шейнман обстоятельно рассказывает обо всех фейспалмах и лулзах, учиненных за границей четырьмя советскими практикантами. Особенно ярко, если ему верить, отжигал Кузьмин:
«В Берлине мы вздыхаем свободней. Времени мало, - завтра выезжать в Голландию. Мы заняты поисками магазина, чтобы одеться по-европейски. Мы меняем все с ног до головы. Бегаем по этажам, так как времени мало - магазин должны скоро закрыть. Все обращают на нас внимание. Продавцы бегут за нами, суют счета, передают из одного в другое отделение наши поручения. Магазин закрыт, мы бегаем по нему одни. Со всех концов нам несут покупки, свертки - носки, галстуки, рубашки, уже укороченные пальто, подшитые костюмы. Нагруженные бесконечным количеством свертков, выходим к такси. Смеемся, глядя друг на друга, на наши новые костюмы, шляпы, жилеты. Особенный смех у нас вызывает белое с черными крапинками пальто, приобретенное Кузьминым».
<…>
«Несмотря на наше упорство в изучении английского языка, на пароходе мы испытываем много бед. Мы не можем объясниться ни с кем, назвать необходимые вещи, заказать блюдо. Мы не знаем порядков цивилизованной Европы, не знаем, в каких костюмах выходить к обеду, завтраку, ужину. Кузьмин надевает вязаный свитер, больше всего понравившийся ему, и выходит к столу. Дамы шепчутся, указывая на него, сервант сообщает что-то на ухо нашему соседу. Сосед, говорящий по-английски и по-русски, передает Кузьмину, что необходимо надеть темный костюм. Красный, как рак, Кузьмин вылезает из-за стола и идет переодеваться».
<…>
«Автостроевцы усиленно начинают приобретать автомобили. Это все старые машины, самых допотопных моделей. Товарищ Кулешов купил старый «Эсекс», который невероятно трещит, мотор «Эсекса» дает перебои, кузов настолько изношен, что скрип его можно слышать за целую улицу. Кузьмин ездит на стареньком «Рио». Это высокая машина, напоминающая карету Петра I. Когда сидишь в ней, кажется, что сидишь на высоком фаэтоне. Покачивания из стороны в сторону создают ощущение, что сейчас вылетишь совсем. Все время приходится хвататься за раму окна или за стенки машины.
Куксо приобрел за 75 долларов невероятного вида «гроб». Если машина Кузьмина отличается своей высотой и ее можно видеть за целую улицу, то автомобиль Куксо неимоверной длины и ширины. Это целый «санаторий». К тому же он так дымит, что едущие сзади начинают гудеть и стараются его обогнать. При выезде Куксо наливает в радиатор огромное количество воды.
Автостроевец Соловьев учится на стареньком Форде. Это та самая модель, которую называют «негритянской машиной». Однажды мы встретили Соловьева. Он едет по широкой гладкой дороге, возвращаясь из Детройта. От Детройта до Дирборна 14 миль. Соловьев начал свой пробег в 9 часов утра, а сейчас около 2 часов дня. Капот радиатора открыт, и «Форд» гремит на весь поселок. Из радиатора валит пар как из хорошего тульского самовара. Соловьев сидит в машине потный, взъерошенный и красный, будто и в самом деле выпил целый самовар чая. Мы окружаем его и расспрашиваем, откуда это облако пара. Соловьев говорит, что радиатор «немножко» греется.
Вскоре мы устанавливаем действительную причину происшествия. Весь путь от Дирборна до Детройта и обратно Соловьев проделал на второй скорости. Он говорит, что ездит второй день - вчера он учился ездить на первой скорости, сегодня на второй. Мы буквально падаем с ног от смеха».
Но при всей легкости текста перед нами что угодно, только не тревел-блоги с приколами. Это записки людей, которых отправила учиться за золото полуголодная и нищая страна. И которым по возвращению придется решать задачи, масштабности которых позавидовал бы и Геракл.
И это очень чувствуется.
Именно поэтому 80% текста – про заводы, про чертежи и про рациональное обустройство производства.
Эти люди точно знали, что живут в лучшей в мире стране, и именно поэтому могли себе позволить отдать должное Америке. Все равно же мы сделаем у себя сначала также, а потом намного лучше. Поэтому Шейнман не побоялся подытоживая, «лить воду на чужую мельницу»:
«В Горной академии почти каждому из нас приходилось кроме учения работать. Сверх того, многие имели колоссальную общественную нагрузку. Приходилось работать в десятках разных комиссий. Все это не позволяло нормально учиться. Занимались напором. К началу зачетной сессии садились на месяц и «зудили» днем и ночью. Чертили иногда по двадцать часов подряд.