Инго и Инграбан
Шрифт:
– У нас найдется место и для тебя, и для твоего коня.
– Ни я, ни конь мой не нуждаемся в твоей защите, – уклончиво ответил Инграм. Он поднял жернов, отнес его на край обрыва, подальше от незнакомцев, затем сходил к источнику и, сняв путы с коня, подвел его к жернову. Улегшись подле своего Ворона, он положил камень себе под голову.
Между тем Готфрид связал в виде креста два куска дерева и, облобызав его, благоговейно передал незнакомцу, который водрузил крест у древесных корней, скрывавших богатство путника. Оба они стали на колени и запели латинскую вечернюю молитву; старший сильно возглашал торжественную мелодию, а юноша вторил ему. И отраженные недальним утесом, мелодичные звуки боролись с дикими голосами ночи, раздававшимися в лесу визгом и воем. При начале пения проводник поднялся было, но трепетные звуки умиленных голосов обуздали его поспешность; он сел и, отвернувшись, устремил пристальный взгляд на золотистый свет по краям небосклона.
По окончании пения незнакомец сел у корней дерева и подвинул дорожную сумку своему спутнику.
– Кушай! – повелел он в ответ на несогласное движение юноши. – Ты не привычен к пути, а Господь требует теперь от тебя телесных сил.
Юноша послушно взял несколько кусочков и затем лег у ног незнакомца, который бережно укрыл его своим плащом. В небольшой ограде наступило безмолвие. Блеск вечерней зари затухал в белесоватом свете, надвигавшемся на север; изредка в листве шумел ночной ветер, и сова издавала над путниками жалобные крики; из леса – то вблизи, то вдали – доносились голоса зверей; тогда поднимались утомленные кони и робко фыркали ноздрями. Неподвижно, сложив руки, сидел незнакомец; когда же на дереве слышался шорох, то как бы выжидая, он поглядывал на ветви и на застланное глубоким мраком небо.
Между тем проводник пристально глядел в долину, где над ручьем клубились белые водяные пары.
– Я вижу, как они кружатся над волнами, – шептал он. – Облеченные белыми одеждами, они помышляют о помощи и благе их верного слуги, скрывают путь его от преследователей, освобождают его от вражеских пут. Порой, лежа под ясенем, я слышал в долине их пение. Мои предки прибыли сюда в тяжкую годину и вымолили они себе помощь у белых жен, которые, как я слышал, искони были хранительницами моего рода. Но теперь меня смущает значение мельничного камня, добытого чужеземцем из-под дерева с помощью чар. Древесные корни проницали камень, и вековечен он, говорит чужеземец, древнее даже, чем дерево богов. Но мои предки жили здесь прежде, чем владычествовали боги и существовал камень; какой же бог милостиво защищал их тогда? Давно уже род мой покинут счастьем и победой. Деда убили смуглые авары, отца – венды, когда я был еще ребенком, а мать умерла в скорбях. Везде исчезла радость на земле. Только изредка боги благосклонны к моему народу, и чуждый бог чаще странствует по долинам. Сожжен дом, стоявший некогда на горе, погибло счастье моего племени, и грустно у меня на сердце. Вот они молятся по чуждому обычаю и твердо уповают на своего бога. Но если они безумны, то пусть наши боги проявят по отношению к ним свое могущество.
За молящимися сверкнула молния, загрохотал гром, и Инграм издал свой боевой клич:
– Благо мне! Я слышу гром его колесницы: он идет, чтобы воздать чужеземцам за их святотатство!
И бросившись на землю, он укрыл свою голову.
Бурный ветер потрясал ветвями дерева и бросал на путников листья и ветки. Но они еще раз запели божественный гимн, и среди грома и шума дождя раздалась как бы победная песня над яростью природы. Пение смолкло лишь тогда, когда гроза унеслась за горы; снова в ограде наступило безмолвие, и только капли дождя тихо стучали по листьям. Прошла ночь; на рассвете перед оградой показалась темная фигура проводника, который пытливо взглянул на чужеземцев.
– Труден был твой ночлег под открытым небом, – сказал ему незнакомец. – Ясень защитил нас от бури, но не от дождя. Если можешь развести огонь на сырой земле, то окажешь ты этим услугу моему юноше и самому себе; если же нет, то поедем, чтобы разогрелись мышцы моего товарища.
– Далек сегодня путь до нагорных лесов турингов, – ответил проводник, – и потеря времени может быть гибельна. – И с любопытством ощупав плащ незнакомца, он продолжал, торжествуя: – Ты промок, значит, и ты безоружен перед дождем.
– Как угодно Богу, – возразил незнакомец.
Мужчины быстро собрались в путь; незнакомец вынул из-под древесных корней кожаный мешок и тщательно пристегнул его ремнями к седлу коня, которого юноша тем временем кормил из торбы, затем оба они еще раз преклонились перед деревянным крестом и произнесли напутственную молитву. Через вал и ров Инграм повел их нагорным лесом, но ехал он сегодня поспешнее, чем вчера, и снова его быстрый взгляд осматривал каждый кустик, каждый камень. Всякий раз, как из леса они спускались в луговую долину, проводник знаком приказывал незнакомцам оставаться сзади, но через миг, приподняв руку, приглашал их следовать за ним. Труден был путь по древесным корням и болотной воде, скопившейся в низких местах леса; порой проводник брал коней под уздцы и показывал юноше твердые места. Он был молчалив, как и вчера, но больше, однако ж, заботился о путниках. Спустившись с одного холма в обширную долину, проводник сказал:
– Здесь мы поедем открытой – местностью; если услышите, что я крикнул: «Гара!» – то во всю конскую прыть скачите к лесу: быть может, вам удастся сбежать.
Незнакомец улыбнулся.
– О нас не беспокойся, а помышляй о собственном спасении.
– Пустите коней вскачь, – сказал проводник, и когда они снова поехали лесом, незнакомец с благодарностью начал:
– Ты оказался человеком добросердечным, да и племя твое славится верностью.
– Туринг крепок и в привязанностях, и в ненависти, – ответил проводник.
– Даже ненависть его не есть ненависть коварного человека, – с улыбкой произнес незнакомец. – Не прямо на север идет, однако ж, дорога, которой ты ведешь нас.
– Кто хочет уклониться от боя, тот изворачивается, как лиса, когда та слышит собачий лай. Погляди туда, на далекий отблеск огня, – сказал он, указывая сквозь деревья, – это горит двор.
– Быть может, от молнии.
– Зарево поднялось еще при тихой ночи.
Незнакомец сурово взглянул на слабый свет, мерцавший во мраке на краю горизонта.
– Ты знаешь хозяина двора?
– Это франк, – холодно ответил туринг. – Его дед прибыл в страну с дальнего запада.
– И туринг спокойно смотрит, как убивают его земляков?
– Не меня, а великого повелителя франков спроси, зачем позволяет он чужим убивать союзников народа! – вскричал проводник. – Мы, туринги, были некогда победоносным племенем, но франки вторглись в страну, а с ними саксонцы и англы; наши воины пали на полях битв, и чужеземцы поделились полями обитателей страны. Говорят, что большинство наших воинов отправилось тогда стезей смерти. Теперь нами правит наместник франкского короля и по своему произволу призывает нас к оружию. Я видел, как последний наместник был убит вендами; с той поры беззащитны мы, обитатели лесов; наши начальники заключили мир с неприятелями, не спрашивай только, какой ценой. Каждый год я вижу, что копыта наших стад направляются в славянские земли, но мало их возвращается оттуда.
– Но у тебя есть копье и меч, – сурово перебил незнакомец.
– Не хочешь ли испытать, остры ли они?! – вскричал туринг, расстегивая свой кафтан и указывая на длинные багровые шрамы. – Полагаю, что я больше давал, чем получал. Не велика, однако ж, честь, – добавил он, – похваляться перед безоружным.
– Я говорю с добрым намерением, – ответил незнакомец. – Думаю, много коней убили вы в честь тех, которых величаете именем богов, но кровь которых я называю бесовской; опасаюсь также, что и другая кровь, еще более противная Богу, которому я служу, проливалась на жертвенных камнях, однако ж боги ваши оказались слишком слабыми для того, чтобы даровать вам победу против стрел вендов. Человека, опирающегося на соломинку, когда у него подкашиваются колени, я не считаю умным.