Инкуб
Шрифт:
– Хорошо, – сказал опомнившийся Завадский. – Мы верим тебе, Ирина. Но ты должна нас понять…
– Я вас пойму, Аркадий, и даже встану в ваши ряды, если вы столь же откровенно явите мне собственную непорочность.
– Непорочность, это сильно сказано, моя дорогая, – засмеялся Завадский. – Но что-то явить действительно придется.
Борис Смагин был до крайности удивлен, застав своих нанимателей в обществе на редкость красивой женщины. Сама по себе ситуация не выглядела бы скандальной, если бы не спущенные штаны Завадского и расстегнутая ширинка Верещагина. Детектив так долго приходил в себя после срамного зрелища, что Завадский вынужден был его успокоить:
– С тебя, Боря, мы тоже снимем штаны, но немного погодя.
– Зачем? – растерялся детектив.
– А как еще мы узнаем, что ты не служишь инкубу.
– Я ценю ваш юмор, Аркадий Савельевич, но сегодня мне совсем не смешно.
– Можешь говорить при даме, она в курсе наших дел.
– Козинцев умер, – произнес раздельно Смагин. – Понимаете? Умер, держа палец на спусковом крючке. Из чего я делаю вывод, что он уже видел цель. Винтовку я успел забрать, так что подозрений против нас никаких.
– Козинцева убили? – спросила Ирина.
– Он умер от внезапной остановки сердца – это пока официальный диагноз, о котором я узнал у Страхова. Уголовное дело возбуждать не будут. Подле умершего нашли бинокль. Правоохранители решили, что имеют дело с любителем клубнички, взобравшемся на крышу, дабы полюбоваться на девочек в окнах женского общежития, расположенного неподалеку. Разумеется, я не стал их опровергать.
– Какая нелепость, – покачал головой Завадский.
– А если это закономерность, – спросил Верещагин. – Сначала умирает Мокшин, потом Козинцев.
– Ну и что между двумя этими смертями общего, Анатолий? – развел руками Завадский.
– Общее – инкуб, – отрезал Верещагин. – А его возможностей мы с тобой не знаем.
– Воля ваша, Аркадий Савельевич, но я тоже не верю, что крепкий здоровый мужик, прошедший огонь и воду, не раз смотревший в лицо смерти, вдруг взял и умер то ли от испуга, то ли от чрезмерного волнения. Когда я провожал Козинцева на крышу, он был спокоен как сфинкс. И вообще Николай не был склонен к истерикам и глубоким переживаниям.
– И что ты предлагаешь? – спросил Завадский.
– Я поручил Степану Кольцову, второму охраннику Брагинского, отыскать кухарку Марию, которая, по его словам, очень много знает. Кстати, Степан полагает, что возглавляла инквизиторов именно она, а Брагинский с Попеляевым были всего лишь ее подручными.
– Я поговорю с Марией, если вы не возражаете, – предложила Ирина. – Мне кажется, двум женщинам легче понять друг друга.
– Хорошо, – не стал спорить с артисткой Завадский. – А что делают наши гости?
– Танцуют, – процедил сквозь зубы Верещагин. – Похоже, им очень весело. Особенно моей жене.
Аркадий отодвинул портьеру и заглянул в зал. Зоя кружилась в вальсе с Кириллом Мартыновым. Это был совершенно невероятный танец, когда партнеры почти не касались ногами натертого до блеска паркета, но удивило Завадского совсем не это. Его потрясло лицо Зои, такие бывают только у женщин, обретших, наконец, свое счастье в надежных мужских руках.
Верещагин ждал от жены если не оправданий, то хотя бы объяснений, но Зоя молча сидела на заднем сидении автомобиля, не делая даже попытки заговорить. Анатолий видел лицо жены в зеркало, он смотрел на него едва ли не чаще чем на дорогу, но не сумел разглядеть даже тени смущения или раскаяния. С некоторой оторопью он осознал, что его жена не считает свою связь с инкубом, чем-то из ряда вон выходящим, а уж тем более позорным.
– Ты спала с ним? – спросил Верещагин хриплым голосом.
– Я отдалась ему два дня назад и тех пор обрела, наконец, желанный покой, – с сияющей улыбкой на устах отозвалась Зоя. – Ты можешь гордиться мной, Анатолий, я стала избранницей того, о ком не смела даже мечтать.
– И много у него таких избранниц? – с ненавистью выдохнул ревнивый муж.
– Нас четверо самых близких ему людей. Завадскую и Кобякову ты знаешь. Четвертая – Екатерина Сабурова. Это она устранила с пути Хозяина его едва ли не самого главного врага.
– Брагинского, что ли? – спросил Верещагин.
– Нет, Попеляева. Ты должен был его знать, он часто приходил к Валентину Васильевичу.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – вспылил Анатолий. – Хочешь запугать?
– Я просто знаю, что ты если не сегодня, то завтра войдешь в наш круг и принесешь клятву верности Хозяину. Ты же умный человек, Анатолий, и очень скоро поймешь, в чем твоя выгода. Эдуард Кобяков слишком молод для губернатора, а тебя уважают не только в городе, но и в столице.
– Передай своему инкубу, что я никогда не буду его рабом! – злобно выдохнул Верещагин и, обернувшись к жене лицом, почти крикнул: – Сука.
– Сукой меня сделал ты, Анатолий, когда подкладывал под своих влиятельных знакомых, – невозмутимо отозвалась Зоя. – Тогда выбор делал ты, теперь его сделала я. И тебе придется с этим смириться.
Верещагин вдруг отчетливо увидел лицо своего покровителя, насилующего несчастную Зою в охотничьем домике, предназначенном для высоких гостей. Анатолий в тот момент был изрядно пьян, но сил для вмешательства у него хватило бы. Однако он предпочел притвориться спящим. От этого человека зависело его будущее. И, надо признать, Филипп Всеволодович щедро отблагодарил Верещагина за терпение и молчание. С той бурной ночи карьера Анатолия стремительно пошла вверх. А пережитое унижение Верещагин постарался забыть, и это ему почти удалось в текучке буден. Не забыла Зоя, молчавшая целых семь лет, чтобы напомнить мужу на залитой лунным светом дороге о давней обиде.
– Это ведь я одним движением бедер заработала все, чем сейчас владею, а ты был лишь моим приказчиком, Анатолий, – продолжала Зоя ровным голосом. – Я не гоню тебя из дома, мой дорогой. Во всяком случае, до тех пор, пока ты не примешь окончательное решение.
– Задумала отомстить мне? – прямо спросил Верещагин, с трудом сдерживая бешенство.
– Нет, Анатолий, твой Филипп Всеволодович оказался неплохим любовником, и я еще трижды отдалась ему добровольно. Моей вины в этой истории нисколько не меньше, чем твоей. Я тоже жаждала твоего возвышения. Мне хотелось жить в роскошном загородном доме и менять наряды каждый день. Я многим кажусь застенчивой, Верещагин, но на самом деле я жадная до богатства и утех. Кирилл первый открыто сказал, что жадность, это мое достоинство, что я могу и должна желать еще большего. Притормози, Анатолий, иначе ты разнесешь ворота.