Инквизитор
Шрифт:
– Ага, распоряжусь, – он повернулся.
– Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.
– Хильду что ли?
– Брунхильду, да.
– Так не придет она. Горе у них.
– Горе? Что за горе?
– Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.
– Как сгинул?
– А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.
– Он же на моем коне уехал.
– Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороново взял. – Радостно сообщил Ёган. – Любой бы в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.
– Чему
Но если и нужно было кого упрекать солдату так это себя, это позволил мальцу взять такого коня, сам виноват, впрочем, вчера ему не до коней было.
– Ну, так я подсоблю, – сразу стал серьезней Ёган, – вместе искать коня будем. Мне седлать коней?
– Сначала завтрак и воду, затем перебинтовать ногу, только потом седлать.
– Ага, распоряжусь.
Топая по лестнице, Ёган сбежал вниз, не закрыв дверь, а сам Волков повалился на кровать.
Он стал прислушиваться к себе, к своим ощущениям. «Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются». А вот и она, самая страшная часть фразы – ожидание болезни после увечья. Он даже вспомнить не смог всех боевых товарищей, которые умерли после не смертельной, казалось бы, раны. И все у них всегда начиналось с двух верных предвестников смерти – жар и лихорадка. Волков вспомнил одного своего старого друга, который получил стрелу под ключицу. Стрелу и наконечник благополучно извлекли, а друг слег от жара, и его трясло как паралитика. В летнюю жару он тянул на себя одеяло и трясся от холода. И бесконечно пил. Пил и пил воду. На время он терял сознание, и ему становилось жарко, он скидывал одеяло. Но только на время. Затем снова кутался.
– Лихорадка, – сказал доктор.
– Пути Господни… – Сказал поп.
Он еле выжил, но былую силу так и не набрал, ушёл из солдат больным.
Вот теперь Волков лежал на кровати, слушал дождь и прислушивался к себе. Нет, жара, судя по всему, у него не было. А лихорадки тем более. Но он знал, что эти два верных предвестника болезни и смерти на первый день после ранения могут и не прийти. Когда-то он даже пытался читать медицинские книги, но про то, откуда берется лихорадка и почему приходит жар, там не было. Там было все: про разлитие черной желчи, про легочную меланхолию и про грудных жаб, но ни про лихорадку, ни про жар ничего. Только какая-то муть про то, что лихорадку приносит восточный ветер, а жар случается от духовных потрясений и любовной тоски. Но вся беда заключалась в том, что всех его знакомых и друзей нельзя было уличить ни в одном, ни в другом, да и восточный ветер с ними бы не совладал. Поэтому Волков продал толстые фолианты с картинками, которые он захватил при взятии Реферсбруга одному хитрому юристу. Как потом выяснилось, всего за пятую часть их настоящей стоимости.
Он встал, попробовал наступить на ногу. Боль была терпимой, намного менее чувствительной, чем в плече. Да, плечо болело, и болело так, что он даже не смог бы сам одеться.
– Ёган! – Крикнул в открытую дверь.
И услышал топот по лестнице.
– Завтрак еще не готов, вода не согрелась.
– Не могу сам одеться, помоги.
– Рубаха ваша постирана, высушили над очагом, – сказал Ёган, вытаскивая рубаху из сложенных в углу вещей. – Садитесь, давайте левую руку. Ух ты, ужас.
– Что там?
– Вчерась плечо таким синим не было. Косточки б целы бы были.
– Нужно ехать к монахам.
– Сейчас поедем, господин. Позавтракаете и поедем. Только вчерашние ваши сапоги не просохли, я их от крови-то отмыл, но у огня сушить не стал, что б не заскарузли.
– Правильно, посмотри у меня в вещах, еще один должны быть.
– Так я уже их достал.
– Молодец. Ты-то мне помогаешь, а дела свои делаешь?
– А какие сейчас дела? До уборки еще шесть недель, коровёнка наша сама пасется, в огороде жена ковыряется. Дел-то особых нету. Крышу, правда, хотел покрыть, течет. Да к зиме покрою. Авось, до зимы не смоет. А вот вы вчера монетку дали и сапоги. – Он поглядел на свои начищенные сапоги, которые резко контрастировали с остальным его гардеробом. И сказал удовлетворенно: – Добрые сапоги. Где б я еще такие взял? Да нигде. Мне все наши мужики завидуют. Ихние бабы их пилят, меня в пример ставят. Говорят что я проворный. Господина щедрого нашел, а я вас-то и не искал, просто первый на глаза попался.
– Пошли, проворный, умыться мне поможешь.
Даже завтрак становится непростым делом, когда работает только одна рука. Волков завтракал, а Ёган сел за соседний стол и что-то рассказывал. Солдат не прислушивался. У него болело плечо. И тут Ёган сказал:
– Вот, у дезертира в сапоге нашел, – и положил на стол кошельки.
– Кто нашел?
– Жена моя, да жена трактирщика. Полы мыли да за лавкой нашли. А еще в одежде и в вещах.
Он вытряс деньги на стол перед Волковым. Денег было немного, но кроме денег там было золотое кольцо. Тяжелое, с красным камнем. А еще там был клочок хорошей бумаги.
– Два с половиной талера без меди, мы посчитали. Никто ничего своровать не мог, мы все вещи собрали. Все цело.
– Да? А где тогда арбалет? Я его ни в вещах, ни в оружии не видел.
– Какой арбалет? – Спросил Ёган.
– Из которого мне ногу прострелили.
– Я спрошу у трактирщика. А еще трактирщик сказал, что эта бумажка, – он постучал по бумажке пальцем, – это вензель.
– Что? – Не понял Волков.
– Вензель. Трактирщик говорит, что в городе, в одном месте, он, правда, не знает, в каком, по этой бумаге можно кучу денег получить.
– Вензель?
– Ага.
– Может, вексель?
– Ага.
Волков никогда не видел векселей. Все расчеты в ротах происходили наличными. Он взял бумажку, но одной рукой развернуть ее не смог. Ёган помог ему. И он прочитал написанное, поглядел на мужика, спросил:
– Ты где ее взял?
– Так в сапоге было. Вот в этом, – Ёган похлопал рукой по правому сапогу. – Я его с мертвяка то тяну, а она и упала.
– Это не вексель.
– А что же? Трактирщик, вроде, грамоте и обучен, а прочесть не мог.
– Потому что она на ламбрийском.
– Трактирщик так и сказал. Не знаю, говорит, что за язык, не нашенский. Наверное, это вексель. А раз не вексель, то что это?
Волков знал ламбрийский. Почти треть его сослуживцев в гвардии герцога де Приньи были ламбрийцы. А еще Волков пару лет провел во Фризии. Там язык схожий. Он свободно писал и говорил на этом языке. Но он не все понимал в этой записке. Но в сути ни секунды не сомневался.
Волков почесал щетину и спросил:
– А в служении у барона есть ламбрийцы?