Иночим великанов

Брауде Демьян

– Могу я взять твою ношу? Тебе стало бы покладистее, а мы бы быстрее добрались до ратуши, не задерживая нашего ведущего.

Хоть он и сказал это, максимально миролюбиво скосив к ней свое тонколицее холеное по щекам лицо, и даже нарочито располагающее улыбнулся задравшимися усами, гоблинка была верна себе.

– Лады, рыцарь без мечей, и лат. Но поломаешь, поглажу, я ночью обмочу твою подушку, вместе с тобой.

Приняв её вздорное условие, виконт взвалил ношу, и, взяв на себя часть (довольно весомую для таких габаритов) забот гоблинки, взаправду резче сократил дистанцию, до ратуши, так, как скорость зеленой особы увеличилась. Но увы не аннулировало её безутешное ворчание…

Перед ними

было одно из самых грациозных творений, предоставленных в захолустном ренкоре. Высокая отвесная по обе стороны крыша с выпущенных слегами ребер на чешуйку однородной багровой черепицы, на фронтонах была украшена двумя вырезанными из дерева чудищами, что были зафиксированы на откосе охлупеней, с обеих сторон сопрягающего бревна. Черепица, была безупречна, и сразу было наглядно, о каком здании здесь радеют поборы, в первую очередь, поддерживая заправский вид управы города. Из множественных разбитых по бревнам окон, сверкали первые глазки янтарных свечей в глухом на изящества городе, а слабые занавеси пропускали мимолетные тени мыкающихся в непрерывной суете прислуг. Выкрашенное лаком крыльцо, к которому вели укладистые ступени, предвещало, что при удачной погоде, городовой спесиво осматривает свою вотчину, с веранды, поддерживаемой под выструганными узорами столбами, идущими от передних стен фасада, окаймляющих веранду, вычурой гения столяра. Почти все брусья были отесаны по-своему, и представляли собой определенный расписной мифологический узор, выточенный умелым мастером, и очевидно натурщиком, передающим часть мифа из памяти предков – слепая горгулья, и кудлатая баньши, была лишь малым следом, павшим на зоркий глаз.

Ведущий десятник с развивающейся и произвольно подъятой от ветра синеватой мантией с алым пошивом, уверенно пересекал вязкую жижу под ногами, уже подбирался к широким ставням, у которых стояло, двоя типичный солдат для этого города. Они держали руки, облаченные в тугих перчатках под наручи, на рукоятках, и прижимались спинами к бревнам у стен, не поведя в начале и глазом из прорубов шлема и крытых ртов. Но стоило ватно шагающей Рибе взойти на приветливо тукнувшие ступени, как они тут же пристально принялись обмеривать давящими взорами вытянутый меч, которым она орудовала как старец клюкой. Джоаль скрепя спиной, не привыкшей к взваливаемым на неё тяжестям, так же поднимал сухопарое тельце, всего по двадцати ступеням, которые с мешком более дести килограмм, внезапно стали для него почти не преодолимыми.

Два солдата в черных коттах, с синими плащами и тупоносых сапогах, открыли двери, с расписными очертаниями, и вырубками лепестком обрамляющих рыцарей в барельефах, и впустили их, в образовавшийся просвет. Коротконогая девушка, в наглую прошла первой, не дожидаясь виконта, а десятник так и вовсе ушел дальше, словно позабыв о взмокшем по рыхлой дороге Джоале.

Когда стирающий испарину со лба под куафом виконт, пересек озаренный проем, и уже издали, улавливая гул лопочущих на обертона разноголосых глоток, очутился внутри, то тотчас, невольно с одухотворением выдохнул. Спуская с усталостью и ломивший камень с сердца.

– Ну, наконец… – проронивши усталость, выдал тот, выпуская пар изо рта, от внезапно спавшего холода с покрывающейся сумерками улицы.

Уже начиная с красочного зияющего вестибюля, было множество знатных дам в пышных платьях с оборкой, и их кавалеров в щеголеватых камзолах. Неподалеку гнездилась богема, от паяцев, до актеров театра, и поэтов, натужно обвораживающих сердца юных издыхающих под ветрогоном вееров почтенных слушательниц. Под блики от проплывающей посуды в руках пажей на филигранных подносах, и света атласных шандалов, и висевшем высоко на потолке паникадиле, виконт стал оживленно осматривать, красивые витиеватые сиреневые гардины, обрамленные в багетные рамки картины на зеленоватых стенах в отблескивающую скань, воплощением которых находились прошлые владетели дома, мечи уложенные веерами по стенам, и, конечно же разногабаритные срубленные головы в виде трофеев расквартированных по стенам, на эллиптических спилах медальонов. Много голов.

Но, даже не смотря на эту колючку в свежее испеченной сдобе, определенное эстетическое удовольствие от вычурного окружения, виконт все ровно получал. Особенно от лестницы с искусно выточенными балясинами бортов, что, лоснясь на стену лакированными поручнями, с двух сторон тянулась в покои градоначальника, которые граничили с кабинетами для пленума, и должно быть покоями для семьи барона. Низина застланная изящно сшитыми паттернами ковров в узорчатых сердцевинах поверх половиц, вся была свободна, и негде не было шанса сыскать место для столов, или иной утвари, только настенная, и декор. Казалось, её нет совсем. Но на деле, её в качестве лишнего элемента на широком приеме знати, снесли в пустующие комнаты. Итого места под лестницей хватило всем, вот только посадить за стол, как и в самом столе было отказано.

Тем не менее, с каждой стороны общего гула какофонии толков отзывался раскатистый смех, и после позвякивали либо кубки, либо фужеры. Уложенные с яркими заколками прически утонченных дам в пышных платьях, стянутыми у лиф, то и дело лихорадочно дергались, вкупе с сдавленным корсетом станом, от очередной остроты видного господина в щегольском камзоле с цветами в петлицах, а вино по инерции выплескивалась на пол, отчего в оголенных клочках вне ковра тот был уже изрядно липок и блестел налипшей грязью и сором надутого трудами сквозняка.

Но внезапно подвергнутые экзальтации чада пира гости стали через косые взоры обращать внимание на вошедшего. Вначале они приняли его за графа, ориентируясь на наряд, но, уже вскоре через замявшейся гул заметя котомку, и согбенную спину, скривив мины, разочарованно посчитали, что он все на всего дорого одетый паж. От такого скорого преображения его сана, виконт, неслабо упал духом, ведь считал, себя все ещё достойным высшего общества, и совсем не намеривался, оставаться в стороне, избегая высокопарных речей, и крепких напитков, разделенных с возрастной маркизой.

Он немедля стал рыскать внизу столпотворенных кружевами оборок платьев и длинноногих шоссами остроухую Рибу, но наткнулся только на десятника. Тот, не убирая пальцев с эфеса, пробираясь наперекор увлеченно гоготавшей о своем толпе, настиг его и следом громко, заглушая звоны и осуждающей его сдавленный ропот, позвал.

– Сюда, сановник! – он махнул рукой перчаткой к себе.

Джоаль, печалясь, что не сможет распить вино, и приголубить очередную возрастную госпожу, насуплено последовал за солдатом.

Они пересекли ещё нескольких ослепляющих блеском подвесок и диадем слитков общества, пробираясь вдаль широкого дома, как если бы их цель была удалиться из этого рассадника щегольства подальше. Прошли всю сгрудившуюся богему, чьи красноречивые поэтические вычуры и отрывки заученных до отскакивающей от зубов декламации ролей, оставались позади, слабым блеянием в общей какофонии, не пресекаемого задорного лепета. Наконец они, минуя гудевшее столпотворение вышли так далеко от всякого щелка и роскоши, что свет стал точно украденный гаснуть в охватывающую сень, как и затухали все толки, а мелкая лампадка, взятая десятником, освещала средь охватившего мрака дорогу только путеводному ведущему, и гнувшейся от бремени раззадоренный неясностью Джоаль уже начинал проигрывать ситуацию, насколько зеленокожая особа, принципиальна, в своих обетах. Отчего он на ходу вдруг спросил, и по привычке громко, так как все ещё не отвык от гула кутежа, осевшего в ушах, и оставшегося позади.