Иное состояние
Шрифт:
– Не вздумай уличать ее в лицемерии, - предупредил меня Петя.
– Да и нет никакого лицемерия. Все как в лучших домах...
– Тебе пора, Петя, - оборвал его Тихон.
– И прихвати заблудившегося человека.
Это было уже слишком. Я задыхался от гнева, поднимал на уровень груди руки и тут же опускал их, нервно, драматически похлопывал себя по бокам, занимая свои и без того поглощенные делом, натружено порхающие конечности.
Итак, нас выпроводили, меня и Петю. Я ворочался и крутился в дверях, как бочонок, еще не получивший толчка, окончательно определяющего направление его последующего движения. Покатиться бы раскрепощено, беспрепятственно... Но расстаться просто так, ни с того ни с сего, с людьми безусловно интересными, способными кое-чему и поучить меня? Лишиться Наташи, о которой успел немало помечтать? Я лихорадочно и глупо размышлял, кто из них хуже, Тихон или Глеб. Предстояло решить,
– Ты слишком выдержан, старик, - сказал он мне, - слишком замкнут, терпелив. Ты себя ограничил, ввел в рамки, а я... я страдаю... вот сейчас, и сейчас как никогда, на этой глупой улочке, только здесь, и сейчас в особенности, мне чертовски тоскливо... Помог бы ты мне, сам я не справлюсь! Настроение обязательно надо выправить...
– Но я еще не знаю твоего решения, - пробормотал я.
– Какого решения? Ты с ума сошел?
– Знаешь, в какой-то момент, когда я сидел там у них и слушал, мало что понимая, мне пришло в голову, что порывы порывами... а у меня порыв, я тебе потом объясню, что это значит... пришло в голову, что дело не в порыве, а в том, что я забрел невесть куда и очутился Бог знает где, а у людей вообще нынче в голове сплошная сумятица, превеликая каша, и я просто-напросто блуждаю как бы в лабиринте... Они-то, эти, они умны, я скажу больше, Наташа умна невероятно, как будто у нее высший разум и все вообще высшее, и остальные тоже, даже Тихон, даже Глеб... И не то чтобы они питались Наташиным умом, высасывая из него лучшее... Нет, не то, они умны по-своему, все у них в порядке. Блестящие люди... И все же... Скажу еще больше! Слушая, да, даже этих троих слушая, начинаешь понимать, как трудно быть человеком и до чего не блестяще положение людей. Даже эти, блестящие, видимо, порой не того... и у них тоже налицо элементы разброда, признаки каши, симптомы...
– К черту твои порывы, - прервал меня Петя.
– Никакой каши. И о каком таком моем решении ты говоришь? Я должен решить, крыса ты или существо высшего порядка? Да я ли не принял уже давно решение? Только оно тебя, если брать по существу, не касается. Я тебе так скажу. Обо всем, что тебя смущает, спрашивай у нее, у Наташи.
– Но если я уже усомнился? Если мне уже не ясно, получу ли я внятный и достойный ответ? А потом, разве я еще увижу ее?
– Она лучше нас.
– С этим я готов согласиться, только не надо, Петя, соревноваться со мной. Ты идешь своим путем, я - своим. В чем же загвоздка? Почему это ты провидишь какую-то там возню между нами, поскольку я-де обязательно кинусь за тобой вдогонку? Я, может, и не подумаю кинуться. Что, Петя, ты станешь делать и что будешь думать обо мне, если я как раз не кинусь, а?
– Я тебе объясню... Представь себе некий центр.
Я рассмеялся и сказал:
– И без того уже много всего накрутилось. Я некоторым образом втиснулся в твою странную жизнь, я познакомился с представляющими огромный интерес людьми... и, между прочим, успел запутаться, поскольку у вас вообще довольно спутанные отношения. А к тому же меня выгнали вон, отправили, так сказать, восвояси. Это что? Не в свои, значит, сани не садись? И вдруг ты предлагаешь мне представить себе некий центр. А почему не солнце в тяжкую годину его затухания? Почему не динозавра, посылающего проклятия Богу за то, что тот наделил его слишком маленькой головой? Не перегибаешь ли ты палку, Петя? Не слишком ли многого требуешь от меня? Не чересчур ли теснишься к тому постороннему, которым я все еще остаюсь?
Однако трудно было смутить Петю, сбить его с толку.
– Ты станешь своим, - сказал он уверенно.
– Ты кое-что уже понял, а поймешь еще больше. Тебе не придется жаловаться на погибельно маленькую голову. Ты вполне представителен, достаточно благообразен. Ты выживешь, так что брось эсхатологию. Или вот вопрос: ты представляешь, что такое светило? Ты упомянул солнце, но ты имеешь точное понятие о нем? Так вот, Наташа больше, выше. И ей по плечу все себе позволить, все объять. Уже не она мыслит, а некий всеобъемлющий человек, которого она создала внутри себя, которого любит как сына и ненавидит как сына. Тут целая космическая мистерия родства, любви и ненависти, огромная трагедия... Она может оттолкнуть...
– Меня?! Послушай, Петя, я немножко заслушался, ты ведь красно говоришь, но когда ты сказал про это, что она, мол, может оттолкнуть... Я сейчас тут взвизгнул, как недорезанный... не знаю, услышал ли ты... но ты, главное, пойми правильно, пойми мое состояние. Я же действительно заслушался, отчасти и разнежился, многое успел полюбить в ней, Наташе, и вдруг такие слова, и я, естественно, опешил, я сразу вообразил, что они будто бы применимы ко мне, как если бы даже прямо на меня обращены...
– Она любого, если вздумается, оттолкнет, хоть папу римского.
– Если шлея под хвост?.. Но это капризы, это бабье...
– А может и прижать к груди. Глеб, тот изрыгает нечто поэтическое. Сравнимо с фабричной трубой, мощно исторгает дым, отовсюду видать, а далеко, не греет. Если мерить обычными мерками, с привлечением повседневности, его Глебово положение ничем не лучше моего Петиного. Он все еще вертлявый, ищущий, снующий, не уверовавший до конца... Не будем, однако, в это углубляться. Прими к сведению одно: скакать галопом и посягать, как он скачет и посягает... куда мне! Не поспел еще. Никак не созрею. Поэтому и говорю: помоги! Хотя какой из тебя помощник! Скажи, ты понял, что для нее... о ком это я, догадываешься?
– О Наташе, о ком же еще...
– Точно! Ох, и сметливый же ты чертяка. А смекнул, так скажи положа руку на сердце, сообразил ты, что для нее ты гость не только в том доме, откуда нас столь неожиданно и сногсшибательно выперли, но и вовсе где угодно? Нет, она не восстала на Бога. Скорее на мир... Но не то чтобы с ветряными мельницами сражается... Просто она мыслит образами, недоступными нашему воображению, и в эти ее образы укладывается весь мир и еще остается что-то, таинственное нечто... Так неспособен думать скупец, загребший несметные богатства, деляга-идиот, воображающий себя властелином мироздания, или академик, прочитавший все книжки. Для них все слишком конкретно, а в остатке разве что фантастическое нечто, невозможное. Но и наобум она не пойдет... Это я снова про Наташу. Она не построит пирамиду или что-то вроде вавилонской башни, но и грезить крылатостью человеческих тел, ноосферой и тому подобными вещами не станет. Ни то, ни другое ей не нужно. Иной раз даже и невозможно сообразить, чего она собственно хочет. В результате я не знаю, к чему она придет, что проделает и чем для нее все завершится. Более чем вероятно, что я никогда этого не узнаю. Я думаю, меня из-за тебя прогнали, думать иначе было бы неприятно. Решили на твой счет: шляется зря человек, долой его. Вот решение так решение! А ты требуешь каких-то решений от меня. Что с меня взять на таком фоне?
Я остановился, раздумчиво приложил палец к губам, рассеянно поглядел по сторонам; Петя остановился тоже, и я ему сказал:
– Мне кажется, ты преувеличиваешь. Даже преувеличиваешь возможности женщины...
– Она не умнее ни меня, ни даже тебя, - сказал Петя.
– Но она мыслит образами, образом, заволакивающим мир. И еще остается нечто таинственное. Еще не раскрывшееся, но столь ощутимое, что я не могу не признать ее превосходство. Но если я скажу, что она иррациональна, мне по законам логики - а логика не мной придумана - останется назвать себя рациональным, а какой из меня рационалист? Это камень преткновения. Иррациональным я быть не могу, потому что это она иррациональна. И вместе с тем я глубоко иррационален. И рационалистом я быть не могу, потому что всякий скажет, что рационалист из меня еще тот. Выходит, я просто глуп? Но это определенно не так. Чувствуешь, какой анализ тут пробирает человека? Вот и думай после такого... Мне страшно идти за ней, то есть не всегда, но бывает... Спуститься за ней на дно человечества, а она это делает в целях благотворительности, хотя иной раз и из превентивных соображений, желая предупредить всякие нападки и поползновения, угрожающие целостности ее мира... Да, так вот. Спуститься в указанное место... на дно, я тебе только что сказал... разве это не равносильно для меня посещению ада? Можно ли вообразить большее мучение?
– Я до сих пор не убедился, что ты решил рассказать мне все как есть о ней, вообще о них. Они, эти выточенные...
– Выточенные?
– вскинулся и по-птичьи округлил глаза Петя.
– Знаешь, словно бы со станка... Так я определил их, а почему, объяснить нелегко.
– Ну да, да, - задумчиво проговорил мой собеседник после небольшого размышления, - что-то есть в твоем определении. Что-то тонкое и искусное... Но не увлекайся, тут не методика нужна, тут нужна живая жизнь, экзальтация.