Иностранка
Шрифт:
Одни умирали в катакомбах от ран, другие от голода. И он, возможно, оставил какое-нибудь, пусть зашифрованное, сообщение. Если его найти, то, может быть, удастся сейчас узнать, что передал ему Василий Курбатов.
Долгое время эти коридоры были наполнены газом, которым гитлеровцы старались сломить сопротивление подпольщиков. А потом многое потеряло свое значение и забылось. Поэтому место, где развернулись трагические события, никто и никогда внимательно не осматривал…
Что же теперь искать? Какие знаки мог оставить Федор? Слова, выцарапанные острым предметом на стене? Зарытую
— Давайте все вместе внимательно осмотрим пространство от камня до входа вот в тот тоннель, — сказал Михаил Иванович и лучом фонарика прочертил это расстояние. Оно было не очень велико — всего метров двадцать.
Приглядевшись, Мадлен заметила, что вся площадка, за исключением узкого прохода, была завалена большими неровными камнями, видимо, отвалившимися в результате взрыва.
Возможно, это нагромождение и служило здесь укрытием для оборонявшихся подпольщиков. Они лежали за камнями и стреляли в темноту, туда, где вспыхивали выстрелы карателей.
Мадлен ни на шаг не отходила от Николая Кузьмича. Она напряженно следила за лучом, который переползал с одного камня на другой, подолгу замирая на месте, как только в поле зрения попадал какой-нибудь предмет. Этот луч вел себя подобно охотничьему псу, выслеживающему добычу.
Что-то тускло блеснуло между камнями. Мадлен быстро нагнулась и подняла с земли закопченный, с большой вмятиной в боку алюминиевый котелок.
Николай Кузьмич принял его из ее рук и долго рассматривал.
— Что это, папа? — спросил Толя.
— Котелок Витьки Зубова! — ответил Николай Кузьмич. — Любил, чертяка, на вещах свою подпись ставить, чтобы никто не присвоил. Вон взгляни, у самой кромки!..
Толя пренебрежительно взглянул на котелок.
— На что он тебе? — спросил он. — Весь ломаный…
— Давай, давай сюда! — проговорил отец. — Ничего-то ты не понимаешь…
В другом конце площадки помигивал фонарик Михаила Ивановича. Там был и Алеша.
— Мы нашли котелок!.. — крикнул Толя.
— А мы старую шапку!..
Некоторое время все бродили молча, сосредоточенно заглядывая в каждую щель, в каждый закоулок.
Мадлен все больше овладевал азарт поиска. Ей непременно хотелось первой найти что-нибудь такое, что бы оказалось важным для Михаила Ивановича.
Из узкой расщелины между камнями она вытащила проржавевший ствол винтовки. Разрывная пуля, очевидно, попала в приклад и раздробила его. Шершавая железная палка, казалось, не представляла интереса, и Мадлен хотела отбросить ее в сторону, но пальцы нащупали магазинную коробку, а затем спусковой крючок. Она нажала на него пальцем. Он не поддавался. Тогда она нажала сильнее. И вдруг из проржавевшего ствола вверх метнулся сноп пламени. Прогремел выстрел. Мадлен дико вскрикнула.
Николай Кузьмич и Толя бросились к ней.
— Что случилось?!. — закричал Михаил Иванович.
Съежившаяся, насмерть испуганная Мадлен сидела на камне. Николай Кузьмич быстро осветил ее. Никаких следов ранения на ней не было.
Движением
Николай Кузьмич поднял его и, повозившись, раскрыл магазинную коробку — оттуда выпало три патрона.
— Ты зарядила?
— Нет, — прошептала Мадлен, — я только нажала!..
— Двадцать лет ждала эта винтовка! — сказал подбежавший к ним Михаил Иванович. — Кто-то не успел выстрелить… — Он долго рассматривал винтовку. — Пошли отсюда, Кузьмич! Ребятам здесь делать нечего…
А в это время Толя, взяв из рук отца фонарик, ползал между камнями. Вдруг он поднял что-то и, подержав на ладони, взволнованно крикнул:
— Папа!.. Посмотри!..
Он протянул отцу темную, позеленевшую гильзу от винтовочного патрона. Узкое горлышко было заткнуто кусочком истлевшего бинта. Несомненно, в гильзе что-то лежало.
— Где нашел? — спросил Михаил Иванович.
— Вот здесь!.. Она лежала на этом выступе!..
Прежде чем заняться гильзой, Михаил Иванович нагнулся и тщательно осветил камень со всех сторон. Ничто, казалось, не отличало его от соседних, он был коричневый, с острыми краями и мог служить отличным укрытием для притаившегося за ним стрелка.
Потом Михаил Иванович передал свой фонарик Алеше и приказал светить ему в руки. Толя тоже направил луч фонаря на ладони Михаила Ивановича. Казалось, они светятся в темноте. Мадлен внимательно следила за тем, как его короткие пальцы сначала ощупали гильзу, потом переложили ее в левую руку, и она оказалась крепко зажатой в кулаке. Затем пальцы правой руки осторожно вытащили из горлышка клочок марли. Несколько мгновений клочок лежал неподвижно, его рассматривали под слепящим светом… Это просто затычка!.. Теперь из левой руки гильза переходит в правую, левая ладонь переворачивается и разжимается. Гильза зажата между средним, указательным и большим пальцами правой руки.
Все молчат. Если бы глаза стоящих вокруг могли светиться, к ладоням Михаила Ивановича протянулись бы еще десять ярких лучей.
Теперь снова пришла в движение левая рука Михаила Ивановича, кончики пальцев осторожно коснулись горлышка гильзы, потом сжались вместе и потянули туго скатанный листок бумаги.
— Осторожно!.. Не торопись!.. — волновался Николай Кузьмич. Ему казалось, что толстые пальцы старика вот-вот раздавят эту хрупкую палочку, она рассыплется в пыль и заключенные в ней последние слова неизвестного воина, с которыми он обращался к своим друзьям, исчезнут навсегда.
Уже не раз в местах боев люди находили старые ружейные гильзы с вложенными в них последними приветами. Спрятать маленький листок в медную оболочку было иногда для умирающего бойца единственной возможностью сообщить товарищам о последних минутах своей жизни.
Затаив дыхание, Мадлен ждала, пока Михаил Иванович разворачивал записку.
Как нельзя более кстати сейчас пришлось то, что его руки привыкли к тонкой работе, к бережному обращению с крохотными деталями кораблей. Двигаясь еле заметно, ощущая сопротивление бумаги, они раскрывали записку, и под яркими лучами фонарей проступали слова, написанные черным карандашом на клочке вырванной из тетради бумаги в косую линейку.