Инспектор Золотой тайги
Шрифт:
Судьба Зверева до сего дня складывалась так, что он никоим образом не был готов во мраке ночи растолковывать азы человеколюбия полураздетым владелицам золотых приисков.
– Видите ли…— отвечал он, с трудом подбирая слова.— Не мог же я допустить, чтобы такая женщина… могла пострадать…
– Женщина…— в голосе Дарьи Перфильевны промелькнула горькая усмешка.— Это, может, для наших приисковых кобелей я еще женщина, а для вас–то, поди, старая баба…
Зверев снова вспомнил подирающий по коже шорох щебня, стекающего словно бы в бездну, жуткий визг падающей с обрыва лошади и лицо Дарьи Перфильевны, обреченная, предсмертная красота которого, казалось, против воли явила себя в минуту отчаяния.
– Напрасно вы так,— тихо и серьезно сказал он,— Очень печально, когда гибнет женщина, но вдвойне печальней, если она при этом еще и красива… В общем, я рад, что все окончилось благополучно…
Дарья Перфильевна подошла ближе. Придерживая рукой ворот рубашки, наклонилась, словно хотела заглянуть ему в глаза, проговорила низким грудным голосом:
– И откуда ты такой взялся на мою голову?
– Из Верхнеудинска, по делам службы,— вместо непринужденной шутки Зверев лишь выдал свое замешательство.
– Ох, как я была зла на тебя сегодня утром,— словно не слыша его, продолжала Дарья Перфильевна.— Ах ты, думаю, сопля канцелярская, кому вздумал зубы показывать! Это тебе тайга, а не жилуха, тут мы сами власть и сами судьи. Захочем — на куски изрубим и собакам скормим…
Она, как бы сама того не замечая, присела на край кровати и, наклонившись к нему совсем близко, заговорила с лихорадочной поспешностью:
– Ты уж прости меня, старую дуру,— я ведь злое дело против тебя затеяла. Знаю — грешно это, а ничего с собой поделать не могла. Я ведь на Дамаскинском подговорила своих мужиков, чтобы они тебя, как обратно–то отсюда поедешь, подсидели где–нибудь, ухайдокали, а после спрятали так, чтоб и с орочонскими лайками не отыскать. Вот что я задумала, тварь такая. Ты уж не держи на меня зла, ладно? Видишь, винюсь я перед тобой, от чистой души винюсь. Ну, хочешь, на колени встану, а? Ну, ударь меня, коли хочешь,— все стерплю…
Алексей приподнялся на локте, оказавшись чуть ли не вплотную к ее лицу, известково белевшему в темноте. Некоторое время он напряженно всматривался в него, безуспешно пытаясь увидеть, каково оно сейчас, в момент этого ошеломляющего признания.
– Наверно, вы говорите правду,— медленно сказал он наконец.— Но не верится мне… Ну, убили бы, так вместо меня приедет другой кто–нибудь. Ничего не изменится. Не вернется уж прежнее. А простить… за что ж прощать? Я ведь пока еще жив…
– Ох, жив, жив. И будешь жить…— И Дарья Перфильевна, всхлипнув, вдруг обняла и начала исступленно целовать его, бормоча: — Я сама… сама под любую пулю встану, чтоб оберечь тебя…
Оборвав свои бурные ласки столь же внезапно, как начала, она резко отстранилась, помолчала немного, решительно встала.
– Отвернись на минуту,— хмуро сказала она.— Хоть и темно, а стыдно мне почему–то на твоих глазах раздеваться…
Миг спустя она оказалась рядом с ним. Ее трясло.
– Знобит что–то,— шепнула она, прижимаясь к нему.— Согрей меня…
«…Опускаетесь, гражданин Зверев, вот уже и подкупам стали поддаваться при исполнении служебных обязанностей»,— подумал Алексей, сознавая в то же время, что вымученный цинизм этой усмешки — всего лишь беспомощная попытка избавиться от признания самому себе, что растерян он, раскаивается и в то же время испытывает чувство непрошеной радости или даже более того — что–то похожее на счастье.
– Господи, жабу, что ли, ты сюда положил? — Дарья Перфильевна вздрогнула и, запустив руку под подушку, извлекла пистолет.— Зачем ты это? Неужто недоброе чуял?
– Как сказать… По привычке…
– Вот и умочка. Я ведь приметила, как Аркаша Жухлицкий позавчера на тебя смотрел. Он все может, варначья душа… Будь моя воля, никуда б тебя не отпустила. А то, может, останешься? Капиталов у меня, конечно, меньше Аркашиных, но все ж побольше, чем думают… Ни в чем бы тебе отказу не было…
Алексей невольно подумал, что эта женщина, которая совершенно искренне ласкает его сейчас, не далее как сегодня утром поручила своим приспешникам его же убить. Абсурд, нелепость, но разве не такова и вся жизнь ее, прелестной и бедной когда–то девушки Даши Мухловниковой, смогшей обрести избавление от нищеты лишь в том, чтобы делать нищими других…
Движимый непонятной жалостью, Алексей обнял женщину, и она тотчас благодарно и доверчиво уткнулась ему в плечо мокрым от слез лицом.
Они молчали, и Звереву подумалось, что это самое лучшее сейчас, ибо слишком много всего произошло за несколько последних часов. Он осторожно поглаживал ее тяжелые пышные волосы, свисающие почти до самого пола, и завороженно смотрел на одинокую неяркую звездочку, подрагивающую в верхнем углу оконца.
– Сердце что–то разболелось… К чему бы это? — прошептала вдруг Дарья Перфильевна и, чуть спустя, добавила упавшим голосом: — Ох, убьют тебя… Не Жухлицкий, так кто–нибудь другой…
Зверев долго молчал, потом проговорил равнодушно!
– Что ж, убьют так убьют. Знал, куда еду. Если б боялся — сидел бы сейчас в Верхнеудинске…
Пожалуй, давала–таки себя знать усталость — его и в самом деле оставила равнодушным мысль о возможной смерти. Тело было странно легким, почти несуществующим.
Что–то ласково ворковала Дарья Перфильевна, но слова ее проходили мимо сознания.
И прежде чем окончательно погрузиться в сон, Алексей на краткий миг перенесся в прошлое и увидел себя, гимназиста, в заставленном книгами кабинете отца; в руках у него том Плутарха, но Алексею не надо даже читать, чтобы вспомнить поразившие и не понятые им тогда слова Александра Македонского о том, что сон и близость с женщиной более всего другого заставляют ощущать себя смертным, ибо утомление и сладострастие проистекают из одной и той же слабости человеческой природы.
«Еще один абсурд»,— вкрадчиво шепнул кто–то в самое ухо, после чего в мире воцарилась глубокая тишина…
ГЛАВА 15
Проверка Учумухского и еще одного небольшого прииска по соседству заняла всю первую половину дня. Когда Дарья Перфильевна проводила окружного инженера до границы своих владений, указала тропу, по которой следовало ехать, чтобы избежать ею же самой подготовленной засады, и украдкой перекрестила Алексея вслед, было около полудня.
Дорога получилась самая обыкновенная — спокойная, скучная, с надоедливым жужжанием паутов. Если посчитать, лошади находились в пути уже с месяц, поэтому Зверев с Очиром их не торопили. Ехали больше шагом, в местах с хорошей травой делали остановки.
На первом привале Очир, как бы между прочим, полюбопытствовал, почему не поехали вчерашней тропой, которая бесспорно короче. Алексей чуть замялся, с преувеличенным вниманием разглядывая циферблат своего многострадального, но надежного «Лонжина».