Инсталляция
Шрифт:
Бомж слез с трона раздумий, обустроенного в дырявом складском контейнере возле дома, натянул штаны, поправил ватник и торопливым шагом двинул к своей цели.
Настоящая, не тронутая городскими, Промзона есть не что иное, как переплетение загаженных развалин, где отовсюду торчат трубы, крыши хрустят от керамзита, а в гигантских проржавелых вентиляторах размером с окно гнездятся птицы. Затхлые тени здешних переулков до сих пор таят обглоданные остовы допотопных «Запорожцев» и «Москвичей». Следами разумной жизни служат здесь тряпьё, досочные мосты между кое-какими зданиями и, конечно,
Непосвящённому такой размах может показаться абсурдным. Производственный район, который больше остального города-миллионника? Что здесь производили?! Самое удивительное, об этом не знает никто, даже нынешняя Канцелярия с её одержимостью отчётами и отчётностью. Почти год сусанил Гаврил по разграбленным, распроданным, освоенным и просто профуканным цехам, однако ни на шаг не приблизился к разгадке. Обычно по советским руинам легко определить, что в них творилось. Но не в этом случае.
Неизвестность разъедала, пока он не ввязался в передрягу с алкоголем, антикварными зенитками и контрабандой щебня. Завершилась эпопея там, где когда-то заседало высшее начальство Промзоны — в заброшенном головном офисе. Да-а, этот почти-небоскрёб выглядел рациональной грёзой футуриста. Не привычно-унылый параллелепипед, а архитектурная головоломка из настроенных друг на друга кубов, которые перемежались такими же по форме и размеру пустотами. В этих сказочных, пусть и запущенных, чертогах Гаврил познакомился с дедом Еремеем.
Бывший священник коллекционировал здешнюю документацию, вытаскивая бесценные бумаги порой из костров и даже отстойников соседей по офису. Долгие месяцы они с Гаврилом листали отчёты, изучали бухгалтерию, читали служебные записки — в общем, творили то, что доводит любого уважающего себя работника Канцелярии до экстаза. Месяцы — чтобы прийти к безумному, но единственно верному выводу. Здесь производили вовсе не то, с чем ассоциируется советская промышленность: паровозы, танки, галоши… Нет. В Чернокаменске строили коммунизм — в столь прямом, что даже философском смысле.
Увлекательно было наблюдать, хоть и на бумаге, как крупнейшее производство Союза перепрофилировали в сорок втором на выработку боевого духа, а через полгода за ненадобностью вернули всё как есть. В сорок шестом рабочим дали массовый оплачиваемый отпуск на полгода. Пятьдесят восьмой ознаменовался первыми сбоями в производстве «основного продукта» — так называли это в документации и даже личных переписках. С тысяча девятьсот шестьдесят пятого наметилось медленное, но устойчивое сокращение объёмов производства, навязанное, что интересно, сверху. Кончилась мечта пролетариата знаменитым коллапсом восемьдесят девятого. О, байки про восемьдесят девятый всё ещё бродят по Городу, перешёптываясь средь камней да погнутых металлоконструкций точно старые больные призраки…
Горы строительного мусора обозначали близость университета. Гаврил пролез в одно из ущелий, обогнул по грунтовой дорожке учебный корпус и вышел в ленивый садик, кое-как засаженный в ходе бесконечных субботников. Типичный дуализм 12-го проезда — горы шлака со стороны Промзоны да обращённая на Целину зелёная маскировка. От парадного хода вилкой тянулись две аллеи, прозванные студентами Аллеей Королей и Дорогой Императоров. А как ещё обозвать эти раскрошенные тротуары да кудлатые кусты, в кои деградировали неухоженные деревья?
Специалист по проблемам жил в доме на другом конце Аллеи Королей. Эту постройку задумали шиномонтажной с магазином запчастей на втором этаже, но дела у прежнего владельца пошли под откос, не успел он толком въехать. Три года простаивал кирпичный остов, обрастая неприличными надписями и вонью по углам, пока специалисту не стукнула идея поселиться максимально близко к месту работы. Новый хозяин худо-бедно подлатал крышу, освежил граффити, педантично сохраняя изначальный стиль, заколотил разбитые окна и принял волевое решение, что и так сойдёт. Это был единственный раз, когда он занимался физическим трудом — в рамках удивительного приключения, о котором хвастаются потом всю жизнь, не слезая с уютного креслица. Паноптикум по оформлению нежилого дома в жилой взял на себя Гаврил… своеобразная ипотека, которую специалист выплачивал ему по сей день.
У входа в бывшую шиномонтажную было не протолкнуться от верзилы в спортивном костюме, который пожёвывал лапищей новый, ещё вонючий от химикатов эспандер.
Бомж уставился на верзилу и, не дождавшись в ответ даже взгляда, произнёс:
— Банька дома?
Страж пересадил тёплую кепку с носа на затылок.
— Профессор Банька дома.
— Сам откуда? Факультет физической культуры?
— Культуры, хультуры… — просипел верзила и, не разворачиваясь, всадил кулак в дверь. На той стороне тут же зазвенели ключами. — Физической, ху…
— О, дядь Гаврила! — раздалось из-за проёма.
— Генка! — заулыбался Гаврил, услышав, а затем увидев ещё одного знакомца… Какого знакомца?! Вместе они прошли сквозь огонь, воду и позорно профуканные турниры. Видеть Генку здесь, в новой жизни… — Какими ветрами?
— Так я заочник! — почти хохотал Генка. С тех пор, как они в последний раз виделись, его волосы стали, кажется, черней.
— Тоже не даётся словесность? — усмехнулся Гаврил, ткнув локтём верзилу. Тот не обиделся и с тенью улыбки предложил сигарету. Гаврил с удовольствием принял, но от огонька отказался, отправив стратегический ресурс в карман.
Генка как заворожённый следил за их взаимодействием. Поймав взгляд Гаврила, он вновь разулыбался:
— Чего стоишь как хрен моржовый?! Заходи, поболтаем!
— Конечно! — Гаврил кивнул верзиле и забрался к Генке в неуютную, полутёмно-сальную прихожую. Здесь, прямо на грязном линолеуме, сидели пять студентов, попирая спинами лысый кирпич. Будущие специалисты точных наук безжизненными голосами декламировали друг другу Данте в дрянном переводе. — Что с ними, Генк? Банька же по русской литературе и, пхе, словесности.