Инсталляция
Шрифт:
— Расширяет круг деятельности, — помрачнел Генка, разглаживая рукава на пёстром пиджаке, сшитом не то для бедствующего цирка, не то для бродячего театра. — Развивается, сука, как личность. Этим ещё ягодки. Я вон завалил роль Яго и до пересдачи буду служить хорунжим.
— Пан в курсе, что хорунжий это не лакей и не дворецкий? Кстати, он дома?
— Наверху кукует, дятел… Слушай, может, ты знаешь, чем Шекспир может помочь в карьере радиотехника?
Гаврил приосанился, сложил левую руку подковкой на груди и, широко взмахнув правой, пояснил:
— Каждый из нас сад, а садовник в нём — воля. Расти ли в нас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь
— Чё?..
— Будет чем выпендриться на корпоративе.
— На кружке колхозной самодеятельности! — разъярился Генка. — Почему никто не гонит этого не относящегося к производству гамадрила? Университет же, мать твою, Производства! Говорят, ректору вчера привезли шредер для жалоб на Баньку…
— Деканатские не справляются?
Генка одним вздохом выразил тщетность бытия и добавил:
— Ну на кой он им так сдался?!..
— Потому что каждой общности нужен свой нерв. Вот что ты вспомнишь через двадцать лет об этом месте? Игоря Баньку. Всё на этом свете стремится к вечности — и ЧГУП решил прийти к ней через Баньку. Ведь пока помним, обеспечиваем вечность… Не бог весть что, но каков бюджет, таковы средства.
Генка, слушая, повернулся к блёклому шкафу за спиной. Единственной, как заметил Гаврил, мебели на всю эту угнетающую прихожую. Занудно покопавшись в ящиках, Генка извлёк гаишный алкотестер, подсоединённый по телефонному проводу к какому-то сварочному аппарату с кучей индикаторов и кнопочек.
— Это что ещё за на хрен?! — взъерепенился Гаврил. Генка успел поднести трубку ко рту посреди «ещё». Индикаторы на плате тут же ожили, долго перемигиваясь жёлтым, красным и зелёным, и один за другим застыли на зелёном.
— О как… — почесал Генка затылок. — Ни под какими веществами не находишься…
— Что ты наделал?!
Генка стушевался, но ответил:
— Да тут правило, никого не пускать, кто под любым видом опьянения. Банька сказал, аппарат считывает не просто дыхание, а состояние разума. Всю известную наркоту почует что твой доберман…
— Твою мать, Генка!
— Не ори! Ну что я мог подумать, когда ты начал с серьёзным свиблом втирать какую-то ересь? Кто знал, что ты теперь так шутишь!
— Я не… да пошёл ты, Генка!
— Но дядь Гаврила… — поник Генка. Алкотестер он держал за телефонный провод — как мёртвую змею.
Гаврил отправил смачный плевок на бетонный пол возле пыльных ботинок Генки и рванул в соседнюю комнату. Дверь туго захлопнулась от сквозняка. Тут же потемнело словно в кинозале. Дезориентированный, Гаврил отступил на шаг, нащупал ручку, подёргал, но проклятая железка будто приржавела. Злость вымыло грязным потоком паники. Точно загнанный зверь он принялся дёргать злосчастную ручку, не думая звать Генку на помощь — не было для него больше никакого Генки; на месяц-другой точно. Ударив в дверь рукой, локтём, Гаврил упёрся в неё спиною и ослеп… снова.
По въевшимся в сетчатку кислотно-фиолетовым кругам он понял, что это вспыхнули внезапные софиты. Послышалось хрустальное гудение а-ля фрактальный космос. Когда аморфные аккорды обрели, наконец, мотив, всё стало понятно. Откуда некоторым клавишникам взбрело, что кривизну рук можно спрятать за психоделической тянучкой на синтезаторе?
Гаврил зажмурился, протёр глаза и увидел в мерцании дискотечных фонарей небольшую толпу, сгрудившуюся вокруг самодельной сцены.
На подмостках крутилось трое. Тип понеинтересней сидел за ноутбуком, служившим аудиокартой, и с сосредоточенностью лабораторного примата перебирал клавиши. Одет он был как стереотип о немецком учёном сороковых — зализанные волосы, скрывающий горло длинный белый халат и резиновые перчатки до локтя. Второй стоял за микрофонной стойкой и, идеально имитируя марионетку, неестественно и дёргано кланялся публике, подбадривая её поднятыми вверх ладонями: ему не хватало аплодисментов. На белом полотне за спиной вокалиста проектор высвечивал все картинки по запросу «абстрактные изображения». Ребята даже не потрудились скрыть браузер.
Но главной звездой был ни вокалист, ни даже полотно с картинками, а третий — совершенно невзрачный парень, которого всегда встречаешь по пути за хлебом, но даже под пытками не вспомнишь его лица. Белая футболка, модно выбритые виски, не по погоде короткие шорты, чтобы продемонстрировать неожиданно мускулистые ноги… Он танцевал — медленно, размахивая во все стороны руками, двигая тазом, пуская волну по ступне с пятки на носок. Когда музыка набрала обороты, парня стало качать из стороны в сторону, и руки его болтались вслед за телом, точно два изорванных флага. Затем он прижал их к бокам, чуть нагнулся и начал двигать телом и головой, изображая загипнотизированную рыбу на берегу.
Наверное, это было сигналом вокалисту, потому как он дёрнулся, словно ото сна, и затянул:
— Мы с тобой друзья, друзья, друзьяя…
Нам не нужно ничивооу…
О… о-ооу!
Мы плывём как якоряа…
Мы светимся как таблооу…
Клавишник заиграл с хитро-загадочным лицом перебор одного-единственного аккорда, а танцор, натянув шорты повыше, принялся выдавать волны руками, как знаменитые девочки из Рио. На сцену тут же выскочил зритель — толстый бородатый мужичок, который начал вовсю помогать танцору, не слишком заботясь о ритме. Подвигав несколько секунд бёдрами, мужичок принялся вилять задницей, водя перед собой руками. Танцор попытался организовать дуэт с ретивым молодцем, но быстро увидел, что это бессмысленно. Тогда, не прерывая чудных телодвижений, он приблизился к вокалисту и что-то шепнул ему на ухо. Вокалист ответил, тоже на ухо. Танцор кивнул, изящно вплетя это движение в танец, приблизился к мужичку, который уже вовсю тряс пузом, и каким-то непонятным, очень плавным жестом вывел его со сцены — да так, что бородач не сразу и заметил.
Вокалист тут же отвлёк внимание на себя:
— А на небе а-кеан…
На земле нас ждёт ино-ой…
О… о-оой!
Расчехляю свой нага-ан…
И бегу я за тобоай…
Осознав, что больше его мещанская душа не вынесет, Гаврил отыскал проход к лестнице и тихонько покинул самопальный театр. Недолгое восхождение вывело его в святая святых — кабинет Игоря Баньки. Бомж даже на секунду проникся, прежде чем постучать в дверь.
Открыла ему худосочная дева в пледе, очках без диоптрий и с собранными в бублик тёмными волосами. Таких обычно представляют, разговаривая о Питере, или вычурных наркопритонах на отшибе.
— Ты вовремя, странник — собрание только что кончилось.
— И слава богу, госпожа, — искренне обрадовался Гаврил.
Он уже физически не мог выносить, как дамочки из Общества Упивающихся Духом играют на дудках, читают стихи и всерьёз дискутируют на тему бесчисленных статеек своего морщинистого кумира. Как-то раз бомж спросил у Баньки, почему девушки играют только на духовых, и по полной вляпался в лекцию о кубках и жезлах. Три часа Профессор так и эдак растолковывал свой несложный символизм, стекая мыслью по бревну русской словесности.