Инсталляция
Шрифт:
Все вокруг выглядели так, словно происходящее шло как надо, да к тому же малость предсказуемо.
— Что-что-что… что это? — услышал Гаврил собственные заикания.
— Момент истины, — пояснил студент, который привёл его сюда. — Ключ — в замке зажигания.
Акробат выскользнул на пузе из масляной площадки, кое-как встал, опираясь руками на батут, и принял от одного из автомехаников кипу полотенец. Гаврил же сел в водительское сидение, повернул ключ. Пока автоматическая дверь шиномонтажной поднималась, он продирал глаза, тщась стереть с них всё, чего насмотрелся в этом доме. Хотя бы за сегодня.
Краеугольные
Игровая
А вокруг творился не гротеск, не инсталляция, но быт четы Краеугольных. Поначалу Миша с Лейлой робели, смешно обходя гостя за пару метров, и занимались домашними делами будто под дулом пистолета. Разговаривали шёпотом, недомолвками, исключительно в соседней комнате. Когда же заходили в кухню, непонятно-гостеприимно улыбались, почитая долгом спросить у Гриши что-то. И если Лейла интересовалась самочувствием, комфортом, воспоминаниями и прочими вполне понятными вещами, то Миша с порога огорошивал «столица Венгрии?!», или «по чьей системе две прямые пересекаются?!» и, не дожидаясь ответа, ретировался в прихожую.
Так продолжалось до тех пор, пока Миша, приколачивая сотую, по его заверениям, полку, незаехал себе молотком по мизинцу. И вместо того, чтобы просто ругнуться, замотать ноготь бинтом и продолжить работу, творец устроил шоу умирающего лебедя.
— Невыносимо! Невыноси-имо! Куда ещё-ё эти по-олки?! Что-о Миша делает со своей жи-изнью?..
Обескураженный отсутствием реакции — Лейла сосредоточенно драила ванну, а Гриша старался не дышать, хозяин шумно, мучительно вздохнул и с нарочитым кряхтением перебрался на кухню, подставить мизинчик под холодную воду. Обернувшись на гостя, Миша выдал:
— На лугу-у живёт скрипа-ач. Носит фра-ак — и ходит вска-ачь.
— Чего?.. — проговорил, не выдержав его взора, Гриша.
— Зага-адка. Носит фра-ак и ходит вска-ачь. Ну-у?
— Фрак… не знаю.
— Кузнечик!
Творец закрыл воду и, цокая языком от незадачливости гостя, возвратился к «растреклятой» полке. Самый обычный мужчина проговорил загадку про себя и закивал, утвердительно опустив уголки губ. Действительно, кузнечик. Теперь лицезрение мира за окном обрело некий, хоть бесполезный, смысл.
— Ле-ейла-а! — зашумел Миша через полчаса.
Женщина отправила резиновые перчатки в раковину и облокотилась о дверной косяк.
— Закончил?
— Закончить-то зако-ончил, — вышел Миша к ней в прихожую. — Скоро Го-оша придёт.
— Что ж ты не предупредил?!
— Ми-иша? — удивился творец. — Миша са-ам только вспо-омнил.
— У нас уборка! Пусть завтра приходит!
— Ле-ейла, это Го-оша, — со значением произнёс Миша.
— И правда, Гоша — это Гоша! Скажи, пусть завтра приходит.
— У Гоши иде-ея.
— Какие у Гоши идеи?! Спёкся он после
— У Гоши — иде-ея! — с нажимом повторил Миша, покосившись на гостя, который уже вовсю развесил уши.
— Ну… если так, — неожиданно уступила Лейла. — Я за хлебом?
— Не помеша-ает.
— А можно с вами? — вызвался самый обычный мужчина, зачем-то даже подняв руку. Лейла вонзила взгляд в Мишу. Миша покачал головой, а в ответ на выразительное цыканье кивнул.
— Только не отходи от меня, хорошо? — с тёплой улыбкой воззрилась Лейла на гостя.
— Конечно! — возликовал он. — Без вас я потеряюсь!..
Верхнюю одежду ему подобрали из старого гардероба Миши. Творец до последнего боролся за каждую тряпку, уверяя, что завтра же начнёт носить всё. Сдался он, когда Лейла невозмутимо сняла с крючка «действующую» куртку и протянула её Грише.
— Ла-адно! И чтоб никто не говорил «Миша жа-адный», «Миша жа-адный»!
Старое пальто сидело на госте мешком, а рукава висели как злая пародия на боярские. Лейла сходила за ножницами, а Миша в ужасе умчался на кухню, причитая что-то о варварстве. Вернулся творец, лишь когда Лейла в компании Гриши загремела ключами на лестничной клетке.
— Лейла! Ле-ейла-а!
Миша рванул дверь на себя, перевёл взгляд с невозмутимой хозяйки на струхнувшего Гришу и выдал:
— Прогуляйся до ли-ифта.
Самый обычный мужчина отошёл аж к лестнице, но чем дальше, тем слышнее становился гулкий шёпот творца:
— …не теря-ялся… — тут Гриша не расслышал. — Чтоб не е-ел и не пи-ил. Ясно?
Лейла закивала и, оставив дверь Мише, подошла к самому обычному мужчине.
— Ну, пошли?
Карликовый пролёт привёл их в яму мрака перед тяжёлой металлической дверью, где подрагивала подвешенная в воздухе багровая капелька лампочки. Гриша оцепенел. Что-то зашевелилось на дне илистого пруда памяти… Лейла нажала на кнопку под лампочкой. Запиликал идиотский мотивчик, предваряющий открытие двери, и промозглое дуновение осени вмиг проветрило голову от туманов Мнемозины.
— Всё хорошо? — обернулась Лейла, придерживая дверь плечом.
Самый обычный мужчина вышел наружу и прищурился от солнца в бездне стальных туч. Лейла нагнала его и потянула за собой. Жаркое, даже сквозь куртку, прикосновение привело Гришу в чувство. Он аккуратно убрал свою руку из её, и оба двинулись в молчании: неловком его со стороны и весело-задумчивом с её.
Казалось бы — разница в пол-этажа, однако, спустившись, Гриша ощутил, как потерял в обзоре, но приобрёл в детализации. Отсюда он понял, что детская площадка иллюстрирует Лукоморье. Деревянные русалки, ловко посаженные на ветви берёз, избушка на курьих ножках с современной уже, едко-красной горкой, три рассохшихся резные качели… В истерзанных временем, детьми и пьяными взрослыми фигурах он узнал некогда прекрасных витязей. Была здесь и карусель с залихвацки улыбающейся Бабой Ягой на оси, которая при раскрутке создавала впечатление, будто ты несёшься в её ступе. Вместо некоторых резных зверушек, искалеченных, подобно витязям, торчали голые пьедесталы. А центром всему был, конечно, раскидистый дуб, свидетель зарождения этого города; он-то и вдохновил советских архитекторов на это обветшавшее чудо.