Интервью
Шрифт:
Я решил стать дипломатом вампиров среди людей, хоть это и могло бы показаться унизительным. Кто бы сравнился с моими сородичами, когда нужно затаиться и ждать?
Поэтому, когда примерно через сутки пришел совершенно замученный Дью с дурацким экскортом из огнеметчиков, я был покладистый и общительный до нереальности. Он сказал с заупокойной миной:
– Эльфлауэр, прости, я сделал все, что смог, но пока не убедил их, что тебе можно тут остаться. Пойдешь со мной?
А я только улыбнулся:
– Конечно. Ведь ты же не дашь им замучить меня до смерти?
Видел бы ты его мину! Как его терзала необходимость приглашать меня в клетку! Он понял, понял, что я – разумное существо. Его душа не терпела насилия; разрывался, бедняга, между стадом и мной. Я его пожалел. Стадо-то ему – свое, а я?
Я шел рядом с ним, а вокруг – охрана. И все встречные люди шарахались в стороны, распространяя дивный адреналиновый запах. Пока я шел до места, полностью отыгрался за все унижения – ах, как они меня боялись, когда я не прикручен намертво к столу! Под прицелом огнеметов – и то боялись до нервной трясучки. Я чувствовал, как их условные хвостики поджимаются и подрагивают: я – их ужас, тень из мрака, тихая смерть. По-моему, это было правильно и хорошо.
После таких впечатлений я даже легко вошел в клетку. В подвале. В виварии. Двойная решетка из стальных брусьев толщиной в два пальца. Пустая каморка пять на пять шагов. Без окон. По внутренней решетке можно пропускать электрический ток. Отлично, а?
Дью вместе со мной туда вошел и сидел рядом на полу часа три. Мы болтали о человеческой глупости и трусости, а потом плавно перешли на всякие физиологические частности. И когда он уходил, обещал оборудовать эту камеру, чтобы мне было удобно, насколько возможно.
Я слышал, как он на всех орал. Когда он заходил, припахивал адреналином – но это было следствие злости, а не страха: он на сотрудников злился. Заставил поставить ко мне в конуру самую шикарную тахту, какая только обнаружилась в ближайшем мебельном салоне – знал или догадывался, что я ее на предмет новизны обнюхаю и, возможно, побрезгую спать на подстилке добычи. Сам приволок этюдник, бумагу, тушь с перьями, краски… Я сказал, что свет плохой – он их заставил лампы поменять. Книги таскал. Видеопроигрыватель. Каждый день – донорскую кровь, и еще раз пять – свою. Сотрудники его считали совершенно чокнутым.
А мне после всех этих событий совершенно не в жилу стало дорисовывать начатую добрую сказочку. Я начал рисовать мрачнющий сюжет про того, другого, пятьсот лет назад – которого прибили к дворцовой стене. Я его хорошо прорисовал, так вжился в образ, что давило под сердцем. Его грезы, самые лучезарные, о свободе, любви, ночном ветре, быстром движении, охоте – и его реальность. Людей, тварей мерзких, которые приходят поиздеваться, мрак, затхлость, боль, боль…
Совершенно не рассчитывал, что это будут читать и рассматривать люди, поэтому никаких скидок на стадо не делал. Его нарисовал настоящим вампиром, не фэнтезюшным. Прекрасным – как только смог. И как его лицо меняется от этой пытки, день ото дня. И нашу тихую гордость – никто из хищников на вопящее стадо внимания не обращает. И закончил все это костром. Всю силу эмоций вложил, всю душу. Назвал «Последний рассвет».
У Дью взгляд повлажнел, когда он увидел. Он этот комикс перефотографировал и носил показывать своим коллегам, чтобы они поняли. Ну так они и поняли, но иначе, чем Дью рассчитывал. Так, что мы – твари беспринципные, даже с железяками, вросшими в тело, наслаждаемся мыслями об убийствах людей – и хоть нам кол на голове теши.
Дью даже порывался комикс в издательство отослать, но начальство быстро это дело окоротило: антивампирская программа была изрядно засекречена. Любимый город может спать спокойно.
Он думал, что я сильно огорчусь. Он думал, что для меня, как для людей, вся эта суета имеет какое-то значение. Будто я рисовал не для того, чтобы кое-что разложить у себя в голове, а для человеческого восхищения! Да плевать я хотел на восхищение или невосхищение стада!
Но Дью сказал:
– Дать тебе руку, Эльфлауэр?
– Чью? – говорю. Улыбаюсь.
– Мою, – отвечает. – Если не будешь прокусывать вену. Ты мог бы немного…
– Дурак ты, – говорю. – Я не мог бы немного. Думаешь, сейчас, когда я постоянно голоден, у меня хватит выдержки остановиться? Да если даже захочу, буду думать «еще немножко» да «еще капельку» – а ты тихонько подохнешь и сказочке конец. Не стану. Если хочешь меня угостить, пригласи сюда какого-нибудь своего куратора, которого не жалко.
Посмеялись. А потом он сказал:
– Глупо спрашивать, плохо ли тебе здесь. Да?
– Глупо, – говорю. – Ты же меня ни за что не выпустишь.
Он отвёл глаза. Некоторое время молчал и мучительно что-то обдумывал. Потом сказал, печально:
– Ты ведь не сможешь не охотиться, бедный мой дракон… Для тебя это естественно – охотиться. А для твоей добычи это – смерти, смерти и смерти. Ты многих убьёшь прежде, чем убьют тебя – а я хочу, чтобы вы все пожили подольше. И ты, и люди.
Я улыбнулся и сказал:
– Конечно, ты прав, Дью. Каждый думает о своей родне, как я могу злиться…
– Я пытаюсь думать обо всех, – сказал Дью. – Для человека ты – ночной кошмар, но мне хочется, чтобы и ты прожил подольше, Эльфлауэр.
Тяжело поверить, но его слова были чистой правдой. Такой уж он уродился – ему хотелось сделать мир лучше. Не получилось, конечно, но намерения всё равно милые.
А я тогда представлял собой сплошную бесконечную скорбь по свободе. Я вовсе ничего не играл и не притворялся. Вот потому-то Дью и выпустил меня в конце концов из этой клетки, сам, впервые, улучив момент без всяких вышибал с огнеметами. Очередной раз – на свой страх и риск. Конечно, институтский комплекс тоже был мне клеткой, хоть и более просторной – но некоторая слабенькая смутная иллюзия свободы всё же брезжила.
И я уж позаботился показать всем недоброжелателям моего сердечного друга-человека, насколько моя свобода безопасна.
Потом мы вели совместные исследования. Я всегда интересовался биологией. Я знаю, что был Дьюхарду в работе идеальным партнером. Мы вместе изучали физиологию и психологию вампиров, а я лично изучал экстремальные реакции людей и их защитные системы. Раньше у меня никогда не было доступа к информационным сетям такого уровня и средствам защиты такого класса. Теперь доступ появился, и Дью невинно радовался, что у меня прорезался интерес к информационным технологиям.