Интро Канарейки
Шрифт:
Как я хочу жить? Имеет ли смысл думать над этим, если учесть, что сама себе не принадлежу? Какая глупость… Кажется, моё сознание специально запускает все функционирующие части мозга, лишь бы в нем не осталось места для жалости к себе и к судьбе несчастной подруги. Инстинкт самосохранения? Ну и пусть, лучше так, чем вовсе лишиться рассудка… Вспомнилось мудрое поучение Одиннадцатой…
— Пой каждый раз, как на душе станет плохо…
Действительно, убью одним махом двух зайцев. Завтра ведь моё восемнадцатилетние. Буду выступать перед его друзьями… И даже ноты ещё не видела! Подхватила сумочку, которую приобрели в "Пёстрой птице". На момент пребывания в последнем магазине я уже была с ней. Пошерстила в просторном отделении и вытащила ту самую бумагу, исписанную нотами. Творение великого композитора Кирилла Домбровского… Всматриваюсь в неаккуратный размашистый почерк. Мысленно прокручиваю приблизительное звучание…Гениально!
Хватаю ручку и черчу грань, между стихами композитора и остатком нетронутой бумаги, обозначая место, предназначенное для моего творческого полёта. Слова сами изливаются с головы… Так быстро, что с трудом успеваю записывать. Это та песня, что однажды была придумана мною и Одиннадцатой. Но, на этот раз, завершенная. Эти слова о моей дорогой подруге, чью жизнь не ценил никто, кроме нас. Это та боль, что хранит в себе каждая безродная! И я донесу ее до вас, до каждого, не лишённого сердца, богача! Спустя час воодушевленно рассматриваю удовлетворительный результат… И принимаюсь распевать куплеты, подставляя слова в такт музыке.
За день я даже не ела, не выходила на столь желанную прогулку, игнорировала служанку Лизу, которая, кажется, искренне за меня беспокоилась. Но относилась к моей длительной репетиции с пониманием, потому как после пятого предложения отобедать прекратила напрасные попытки. И вот, наконец, я готова к многообещающему выступлению! Одиннадцатая была права- когда тебе плохо, нужно петь.
Понимаю, что стоит остановиться, когда в голосе появляется хрипотца, присущая на грани срыва. Отложила, теперь не имеющую смысла, бумагу. Всё равно и ноты, и слова врезались в память слишком едко, за день их не забыть. Отправилась в душ, осушила волосы полотенцем. Феном пользоваться не привыкла, да и в нынешних условиях мне нравилось дольше чувствовать ванильный аромат шампуня на длинных прядках. Ощущение чистоты и ухоженности, после целой жизни в приюте, где хозяйственное мыло и лохань холодной воды являлись единственным средством ухода за собой, стало значимой ценностью. Набросила теплый, махровый халат и, под характерное урчание живота, отправилась на кухню, в поисках вечернего перекуса. А, в моём случае, первой трапезы за день. Уже вечер, так что имею шанс не столкнуться ни с кем из прислуги. Всё же, несмотря на желание хозяина содержать меня сытой, я до сих пор ощущаю неловкость, когда мне приносят изысканные блюда на серебряных разносах. А бутерброда с чаем будет вполне достаточно, и сделать я могу его сама.
Я была права… Кухня в это время опустела, и холодильник набит контейнерами с заготовками на завтрашний день. Нахожу между ними кусочек ветчины, в хлебнице- испеченные с утра булочки. С этого скромного набора продуктов сооружаю простое, но вкусное блюдо. Завариваю ромашковый чай с медом, и отправляюсь в столовую. Решила воспользоваться уединением, и вместо того, чтобы культурно сесть за стол, располагаюсь на широком подоконнике, чтобы полюбоваться зимним пейзажем во время трапезы. За окном давно темно. Улица укрыта снегом… Красиво. Только, чего-то явно не хватает. Кажется, я соскучилась за Господином. Пока увлеченно изучала композицию, время пролетело незаметно, и его присутствие не сказывалось комом в районе груди. А теперь, всматриваясь в вечернюю темень, начинаю думать, где он сейчас, чем занят, и когда вернётся…
Это плохо. Я не должна интересоваться, где находится Хозяин. Не должна позволять себе мыслить, будто его спутница жизни. Вот только ничего не могу с этим поделать… Он, от части, сам в этом виновен. Он, его бережные касания, искренняя забота, потакания моим желаниям. Конечно, теперь мне трудно ограничиться ролью его бесправной собственности. Даже ловлю себя на желании владеть им, как своим мужчиной. Понимаю, что присечь это стоит на корню, а все равно мечтаю. Что
Покончив с ужином, продолжаю просто сидеть и всматриваться в окно. Возможно, сама себя убеждая, что любуюсь видом, а не жду, когда в воротах засияют фары его авто. Тишину обрывает внезапно отворившаяся дверь… Оборачиваюсь в сторону прохода… Он вернулся, и пришел сюда. Это чувство, будто ждал чего-то, и вот это случилось, желанная неожиданность, выбивающая из колеи и вводящая в восторг. От моментально переполнивших эмоций по рукам пробежала дрожь…
— Господин… Рада вашему возвращению…
В комнате выключен свет, и единственное освещение- виднеющие из окна звёзды и уличные фонари. Плохо вижу, какое у него выражение лица, лишь общий силуэт, плавно приближающийся в мою сторону. Вспоминаю, что нужно встать с подоконника, и приветствовать Хозяина должным образом. Изначально, находиться в таком положении как минимум некрасиво. Но, не успеваю спуститься, как этот, без преувеличения необыкновенный, мужчина, заключает меня в непривычно крепких объятиях. Слишком сильных, из которых так просто не выбраться. Тепло его тела накрыло с головой, и терпкий запах сигарет, зимней свежести и… металла? Нет, это определенно запах крови… Облегчение от его присутствия сменилось страхом. Страхом, что это его кровь! Отстраняюсь и секунду всматриваюсь в грустное лицо, освещённое луной. Он молчит и смотрит на меня с такой болью!
— Что с вами? Вы ранены? — накатившая паника придала голосу противоречащей общей обстановке надрывности, переходящей чуть ли не в крик. Но, вместо ответа, он снова прижал меня к груди так крепко, что стало тяжело дышать.
— Я не ранен… Это не моя кровь… — естественно было бы обеспокоиться, чьей кровью измазан человек, крепко сжимающий меня в своих объятиях. Но, я почувствовала лишь облегчение и радость, что Господин цел и невредим. Я стала испорченной и порочной? Наверное. Но, после смерти Одиннадцатой, не могу даже вообразить, что со мной случилось бы, потеряй я и его… Поэтому, неважно, кто стал жертвой зверя, если с ним все хорошо… — не волнуйся, всё в порядке. Теперь все будет в порядке…
Откуда ощущение, что что-то не так? Его руки… крепкие и сильные, кажется, дрожат? Хватаются за меня, будто от чего-то ограждая. Будто от этих прикосновений зависит слишком многое… Он спасается в них сам, попутно спасая меня. Ощущая волнение, отвечаю на них, нежно обвивая крепкую мужскую шею руками, и касаюсь щеки, покрытой щетиной, мягким поцелуем… За этот спонтанный жест получаю молниеносную отдачу. Он обхватил моё лицо и сжал, фиксируя его так близко к себе, что горячее дыхание обожгло губы. И впился жадным поцелуем, настолько глубоким, будто в нем сокрыт единственный источник, таящий в себе энергию, необходимую, чтобы выжить. Поцелуй, несущий в себе нежные чувства, безмерную страсть, но балансирующий на грани боли… Вот значит, каким он может быть? Я не противлюсь и отвечаю, хоть это проникновение не требует ответной реакции. Нечто в нем должно было спугнуть, но только не тогда, когда всем телом чувствую, как ему это необходимо…
С груди вырывается тихий стон, и я слышу ответный рык, срывающийся мне в губы. Его руки спускаются ниже, со свойственной ему животной дикостью, несдержанно разводят полы халата и накрывают чувственное тело. Грубая, шершавая кожа нежно обводит ореолы сосков и его горячее дыхание опускается от лица к шее, ключицам, груди, покрывая следы мурашками. Сегодня он не такой, как всегда… Раньше казалось, Господин следил за каждым движением, наблюдая за моей реакцией, каждое действие было осмысленным, расчётным, подкупающим неопытную девочку односторонней опытностью… Сейчас кажется, что наружу вырвалось нечто дикое, необузданное, и, если это возможно, такой Хозяин вызывал у меня ещё большую бурю эмоций, чем прежний. Не хочу, чтобы он останавливался. Ведь мне эта дикость нужна не меньше! Запускаю в черные растрёпанные волосы пальцы, и сжимаю их, требуя продолжения. Он блеснул по мне невиданной ранее искрой во взгляде и одним рывком развел в сторону ноги. Провел дорожку с поцелуев, чередующихся с почти болезненными покусываниями, от истерзанных ласками полушарий до живота, и ниже, до изнывающего под тонким шелком трусиков, лобка. Чувственная плоть, желающая большей ласки, податливо увлажняется, откликаясь на каждое касание Хозяина и благодарно сокращается под сладкими губами. В моих неконтролируемых стонах утонула вечерняя тишина… И, ощущая мою готовность, дикий зверь срывает ткань, ставшую единственной преградой между нынешним состоянием и пиком наслаждения, и накрывает пульсирующий клитор языком. Нескольких интенсивных движений становится достаточно, чтобы я забилась в желанных судорогах оргазма, и мягко упала на твердое, широкое плечо, растекаясь, как пломбир на солнце. Но для Господина это лишь начало… Он ловко расстегнул ширинку, сковавшую твердый, налитый член, и одним уверенным, нетерпеливым движением заполнил собою пустоту в сочащейся соками промежности.