Инвестком
Шрифт:
– Да что вы, ребята, – коммуняки, демократы… Да все они пидоры… Вы видели пьяного Ельцина в Берлине? Про Шеннон слыхали?.. [47] Выборов, скорее всего, вообще не будет. Ельцин никогда не отдаст власть. Им всё равно, как вы будете голосовать. Как в Советском Союзе. Всегда девяносто девять и девять десятых процента. Даже не считали.
Спорить с Борисом не хотелось – мурло… Но и наверху – мурло… Все молча встали из-за стола.
История с Женей Масловым не произвела на Игоря, как и на других, особого впечатления. Ушёл и ушёл. Конкурентом меньше. Его дело. Вполне вероятно, действительно уводил сделки, подозрения Козлецкого казались отнюдь не беспочвенными. Во всех агентствах недвижимости воруют, то есть уводят клиентов; бывает, уводят и сотрудников, даже целые коллективы. Тем более зачем агентам делиться с фирмой собственными вариантами, кровными? Странно было бы, если б эксперты не воровали, то есть не уводили варианты и не делали частные сделки. Здесь – кто кого, игра шла по понятиям, вечное перетягивание каната. «Инвестком» не защищал своих агентов, уволить в любой момент могли каждого,
47
30.08.1994 в Берлине состоялись торжества по случаю вывода российских войск. Президент Б. Ельцин во время церемонии был пьян. Особенно запомнился общественности эпизод, когда пьяный Ельцин дирижировал оркестром.
Шеннон – аэропорт в Ирландии. Возвращаясь из США, самолёт Ельцина 30.03.1994 приземлился в Шенноне. На встречу с ним прибыл премьер-министр Ирландии, но Б. Ельцин не вышел из самолёта. Предполагалось, что он проспал встречу после обильного употребления алкоголя, что начальник охраны генерал Коржаков не разрешил будить Ельцина. Впоследствии А. Коржаков писал в мемуарах, что у Б. Ельцина имело место нарушение мозгового кровообращения, опять же после злоупотребления алкоголем.
Игорь не раз слышал истории, как продукцию вывозили с заводов, перебрасывали через заборы, выносили в специально пришитых карманах; людей раздевали догола и досматривали, но, несмотря ни на что, находились умельцы, женщины использовали даже влагалище. С оружейных заводов со строгой охраной выносили детали и дома собирали оружие. Во время Великой Отечественной войны, рассказывали Игорю, на военный завод приезжали партийные чины и брали спирт, необходимый для производства боеприпасов. В стране, где не так давно за пять колосков давали десять лет и где всё принадлежало государству, где ещё недавно существовало крепостное право – при царях и снова при Сталине, в стране, давшей миру лозунг: «Грабь награбленное» – лозунг большевиков и рейдеров, тихо трансформированный слабыми в «Укради украденное», в стране, в одночасье родившей десятки тысяч бандитов, в стране воровской романтики и устойчивой уголовной субкультуры просто не могли не воровать. Тем более сразу после приватизации, то есть гигантских размеров жульничества, разделившего страну на два неравных лагеря – не на демократов и государственников-охранителей, но на тех, кто разворовывал, и на тех, кого обворовывали. Быть может, крупнейшей аферы в мировой истории.
Впрочем, эксперты или агенты – называйте, как хотите, в то время в «Инвесткоме» ещё не было разницы между агентами и экспертами, это позже агентам стали платить меньше, чем экспертам, – обычно уводили вариант, не подводя под это никакие теории, потому что всем нужны были деньги. Увести вариант считалось нормой. Как нормой считалось не платить налоги. «Инвестком» же налоги не платил, то есть платил, но самую малость. В договорах на оказание услуг, заключаемых «Инвесткомом», писали долларов двести, остальные деньги передавали по гарантийным письмам. Клиенты, когда им объясняли, зачем нужно писать гарантийные письма, понятливо кивали головами. Обманывать государство не считалось грехом. Глупо не обманывать того, кто дурачит тебя. Но если кто попадался или попадал под подозрение, того не принято было жалеть. Впрочем, обманывать государство было не так уж и опасно; государство обманывали все, и, следовательно, вероятность попасться была минимальной, к тому же от государства почти всегда можно было откупиться. В «Инвесткоме» же выгоняли даже без доказательств, нередко – по одному подозрению, а бывало, и заставляли платить. В «Инвесткоме», как и везде, жили по понятиям.
Игорь долго не уводил варианты и оставался честен перед «Инвесткомом». Вспоминая это время, после истории с Козлецким, он часто мучился вопросом: почему так? Всё ещё оставался глупцом-идеалистом? Ведь знал же, полной чашей хлебнул от свинцовых мерзостей жизни… Знал уже людей… Да, работа риэлтора ему нравилась, ему было комфортно в «Инвесткоме», надеялся сделать карьеру, и всё же… Козлецкий импонировал? Насчёт Козлецкого, пожалуй, у Игоря не было определённого мнения. Козла не любили, но он это откидывал, пока не обжёгся сам. Козлецкий интересовал Игоря мало, то есть Игорь подумывал, что хорошо бы найти к гендиректору дорожку, стать завотделом, но больше теоретически подумывал. А гад, не гад – для кого как. Игорь не был специалистом ни по интригам, ни по коммуникациям… И душеведом тоже не был никогда…
Единственное оправдание или, скорее, объяснение своей честности Игорь видел в том, что не очень долго проработал в «Инвесткоме». Требовалось сначала освоиться. Но что не думал о том, чтобы уводить варианты, не догадывался, что другие уводят, что в «Инвесткоме» есть иная, скрытая жизнь, вот это глупо… Да, он всегда был непрактичным… Привык витать в облаках… В свои сорок восемь, словно мальчик, полон был спортивного азарта. Хотелось стать лучшим риэлтором в «Инвесткоме». Стахановым [48] капиталистического труда… Мелкое тщеславие, прилипло что-то советское?.. Пустой ярлык… Хотя приятно, конечно… Синдром доски почёта… Да, идеалист… Но парадокс состоял в том, что он не мог стать Стахановым. В «Инвесткоме» в то время всё было устроено так, что ни один эксперт не знал, что делают другие, какие у них сделки и сколько они зарабатывают. Никакого соревнования, никакой доски почёта, голые доллары. Когда Игорь получал зарплату, он не успевал разглядеть чёрную ведомость. Да это ничего и не дало бы, потому что зарплату получали нерегулярно, только когда закрывали сделки.
48
А. Стаханов – наиболее известный передовик производства в СССР, шахтёр. В 1935 году установил рекорд, превысив норму добычи угля в 14
Между тем дела у Игоря шли хорошо – примерно через полгода он начал надеяться, тайно конечно, что он, возможно, действительно лучший риэлтор в «Инвесткоме». Предполагал и надеялся, но знать не мог. Игорь попытался осторожно спрашивать у Валентины Антоновны, но она отвечала уклончиво, что это, мол, не подлежит разглашению. Чуть ли не коммерческая тайна. Секретность исходила от Козлецкого. Он, как чёрт ладана, боялся налоговой полиции.
Игорь не был любимчиком у Валентины Антоновны. Не делился с ней, такое даже не приходило ему в голову. Он оказался слишком наивен и непрактичен и не подозревал, что другие могут делиться, хотя, скорее всего, – делились. Но, увы, мысль, что можно делиться и состоять с заведующей в особых отношениях, пришла к нему много позже, когда Игорь уже не работал в «Инвесткоме». Вполне вероятно, что лучшие варианты Валентина Антоновна отдавала другим, тому же Жене Маслову, Володе и Нонне. Вероятно также, что отдельные сделки любимчики уводили на сторону вместе с Валентиной Антоновной. Но Игорь мог об этом только догадываться. Догадываться же он начал слишком поздно…
Заявки, поступавшие за день, на следующий день распределяла Валентина Антоновна. Их должен был передавать ей строго в руки специально уполномоченный сотрудник, но если Саблина отсутствовала, он часто оставлял заявки на столе. Между тем после первых успехов Игорь стал замечать, что заявки, которые выдавала для работы Валентина Антоновна, стали явно хуже, чем вначале. Происходило ли это преднамеренно, было приглашением задуматься и переоценить обстановку, результатом кумовства, как годы спустя предположил Игорь, или простой случайностью – этого Игорь Полтавский не узнал никогда. Мысли его пошли в совсем ином направлении. Валентина Антоновна приходила на работу довольно поздно, так что, если прийти пораньше, лежавшие на столе заявки нередко можно было просмотреть и выбрать самые лучшие. Парадокс заключался в том, что чрезвычайная секретность в начале цепочки при поступлении заявок, которые принимали специальные девочки, сидевшие в комнате под охраной, сопровождалась чуть ли не полной безалаберностью в её конце. Заявки учитывались не слишком строго, а может быть, и совсем не учитывались. По крайней мере, Валентина Антоновна относилась к учёту спустя рукава. Не исключено, что просматривал заявки и выбирал для себя не один Игорь…
…Вот так и получилось, что однажды зимним утром Игорь Полтавский выиграл свой золотой вариант. Трёхкомнатная коммуналка находилась в престижном доме на улице 1812 года рядом с площадью Победы и вполне тянула на сто пятьдесят тысяч долларов. Прелесть варианта состояла в том, что оставившая заявку бывшая медсестра Лена, проживавшая ныне с новым мужем в Тбилиси, хотела продать свою комнату, самую большую в квартире, за тридцать тысяч зелёных. И соседи согласны были на разъезд.
Парадокс: толпы русских бежали из охваченной смутой, полуголодной, холодной Грузии, где чуть ли не каждый день отключали электричество, из республики с разрушенной гражданской войной экономикой, наводнённой беженцами, смертельно обиженной на Россию, а белокурая Лена всеми силами рвалась в Тбилиси – любовь, любовь!
Увы, в риэлторском деле не бывает подарков без изъяна, и Лена оказалась подарком нелёгким – в её распоряжении имелось всего две недели, ни днём больше, из Тбилиси ежедневно звонил её ревнивый Отелло – то ли ещё жених, то ли муж. Через две недели назначена была свадьба, пир во время чумы, как сама она признавалась, который затеял сражённый в самое сердце любвеобильный кацо, самый лучший и даже единственный из многих её мужчин. Со всей Грузии собирались родственники, и, понятно, срочно требовались деньги! Для полноты счастья в комнате вместе с Леной прописан был её десятилетний сын. Мальчик давно жил в Тбилиси, говорил по-грузински, ходил в грузинскую школу, теперь его нужно было срочно выписать к Лениным родителям в Подмосковье. В милиции – и в Москве, и в области – у энергичной Лены имелись завязки. Требовалось только получить разрешение из опеки. Задача почти невыполнимая. Опека обычно занимала больше месяца. Но отступать было некуда.
Соседей, деятельного, склеротического старичка-художника, много лет до пенсии рисовавшего на заводе плакаты и гордившегося тем, что во время войны он служил авиамехаником у самого Василия Сталина [49] («Он и в войну много пил, почти не просыхал, часто летал пьяный, мне как-то тоже поднёс стакан»), со странным хобби – всё свободное время старик писал портреты Сталина-отца; портретами этими, в рамах и без рам, завалены были его комната, коридор и чулан, и даже на кухне среди кастрюль глядели со стен многочисленные усы отца народов; у старика была удивительная для русскоязычного уха фамилия Качай (лишь лет через десять Игорь случайно нашёл в еврейской книге, что фамилия старика означала синагогального старосту), – старика Качая и туповатых молодожёнов, проводивших медовый месяц безвылазно в самой маленькой комнате, Игорь решил оставить на потом. Сначала нужно было решить все вопросы с Леной.
49
Василий Сталин – сын И. В. Сталина, лётчик, участник ВОВ. В 1942 году ему присвоено звание полковника, в 1946 году – генерал-майора, в 1950 году – генерал-лейтенанта. Окончил войну командиром истребительной авиационной дивизии. Во время войны неоднократно получал взыскания за разные провинности, в то же время награждён двумя орденами Красного Знамени, орденами Суворова I степени и Александра Невского. В 1947 году назначен командующим ВВС Московского военного округа, освобождён И. В. Сталиным в мае 1952 года за халатность. После смерти отца арестован 28 апреля 1953 года по обвинению в клевете и дискредитации руководителей КПСС. Умер в 1962 году в Казани. Диагноз: отравление алкоголем. Страдал алкоголизмом.