Иоанн Грозный
Шрифт:
Яков склонился перед небольшим человечком с утомленным опитым лицом, скорбной складкой губ, вылезавших из иссиня-черной окладистой бороды, ле6зшей к витым ушам, показывавшим невразумительную смесь человеческой породы. Ермак вытянул руку, и Яков поцеловал ее. Кожа атамана пахла салом, луком, впитала крепкое вино. Послух подал атаману блюдо с зелеными яблоками. Ермак взял яблоко и вдруг резко вскинул на воздух. Отклик Якова был мгновенен. Он выхватил саблю, рассек яблоко в полете, не дав упасть. Протянул одну половину атаману, другую ел сам, обливаясь холодным сладким соком. Ермак жевал яблоко узкими хищными зубами и пронизывал Якова буравчиками черных глаз. Этот делец от казачества давно свыкся со свободой, знал ее ограничения, мог играть чужим выбором. Самый разнородный сброд, стекшийся под команду Германа Тимофеевича, беспрекословно слушался его. Атаман собирал круг, но круг решал, как хотел Ермак. Первым подручным,
Яков смутился, почел за лучшее вскочить в седло и лететь с казаками выполнять упражнения: перепрыгивать поднятые бревна, рвы с водою, рубить соломенные чучела противников. Пушкари впустую грохотали порохом, не вставляя ядер. Приучали лошадей к выстрелам. На какое-то время Яков скрылся в дыму. Тогда Ермак обратился к Ефросинье и не без усмешки спросил, желает ли она стать казачкой. Ефросинья сверкнула ясными очами. Ничего не казалось ей невозможным, только бы быть рядом с Яковом. Со всей твердостью, на какую она была способна, Ефросинья заявила: нет у нее иного желания, как разделить с супругом жизнь походную. Тогда почудилось ей, что тщета в нарядах и хоромах дорогих, общении с людьми богатыми в развлечениях посада, пусть будет спать она в чистом поле, положив голову по другую сторону мужниного седла, ибо называла Якова супругом, сумеет вкусно и накормить его и польским борщом, и русскими щами. Странствия познакомили ее и с изысканными рецептами, не всегда известными и боярским, царским поварам.
– Буду я казачкой! – молвила Ефросинья.
С саблей наголо выскочил из пушечного дыма разгоряченный Яков. А Ермак и Кольцо хохотали, откинувшись на покрытых коврами лавках, куда пересели освежиться вином.
– Ну и рассмешила твоя жена! – сказал Кольцо, вытирая пышным рукавом глаза.
– Нет, - был ответ атамана и есаула. Казаки – люди легкие, и вокруг ракитного куста свадьбы играют, а то и под ним. Только не дозволяют атаманы Якову ехать с жинкой в поход. Все идут без жен и не будет ему отличия. Баба в войске к беде. Начнутся раздоры пьяные - трезвые. Ни к чему характеры людей, нацеленных на войну испытывать. Хочет. Пусть оставит Ефросинью на время похода в Чусовском городке. Задумался Яков. Тронул за плечо чуявшую худое Ефросинью, повел в бревенчатый гостевой дом.
Ночью пил Яков брагу и мед, гулял с казаками, приглядывался. Ой, вороват и шустр сей народ. И без того Яков хорошо знал разбойников еще у Кудеяра. Одну не след оставлять Ефросинью среди сих волжских, донских, степных хищников. Свой у них умственный расклад. Поведет сердце, никакой ум не сладит.
Следующим утром Яков с Ефросиньей поехали из Чусовского городка восвояси. Открыто было Ефросинье отчаяние Якова. Думала, как ублажить. По-прежнему беспокоило, что избегал он близости. Положила: не вступает в права соития, оттого что не венчаны. Вот на одной остановке предложила она повесившему голову Якову обвенчаться. Никто не знает их меж Москвой и Уралом. За малую мзду легко найти согласного батюшку. Положив играющую в закатном солнце пушистую щеку, на плечо любимого, Ефросинья фантазировала.
Не благословят родители при живом Матвее, так остальное будет, как у людей. Наденут ее невестою в платье роскошное, блестками, жемчугом обсыпанное, скрепят волосы раззолоченным кокошником, посадят на место видное. Ошую встанут подружки со свечами, рушником расшитым с караваем. Войдет жених в праздничном кафтане в толпе дружек, сядет подле. Дождутся священника, прочтет он молитву. Зажгут свечи в соболиных обручах Богоявленской свечой. Дружка невесты снимет с невесты кокошник, расчешет волосы, укрепит на теме кику с покровом. Осыпят жениха с невестой хмелем из большой мисы, туда положены трижды по девять соболя да платки шелковые. Дружка жениха разрежет свадебный пирог, одарит собравшихся. Дружка невесты не пожалеет ширинок каждому. Потом пойдут и в церковь. После службы торжественной проведут молодых в брачный покой. В кадь с пшеном у изголовья поставят им свечи и караваи. На ночь приготовят жареную курицу. К постели проводят с иконою. У одра дружка, одевши на себя две шубы для будущего супругов благоденствия, еще раз осыплет их хмелем, травою, листьями душистыми, цветами полевыми. Сойдутся любящие в единении тел. Родится ребеночек – связь до скончания века.
Ефросинья чуралась поспешного брака с Матвеем. В Суздале и поп был смешной чудак, ненастоящий. Яков сказывал встречал того монашка, выгнан он расстригою. Как верить тому союзу тайному, давешнему, полупьяным сумасшедшим попом, ныне лицом внецерковным, заключенным? Выходила Ефросинья за Матвея по родительскому настоянию, воспитателя младых Грязных и Василия Григорьевича расчетливой воле, жалости к умирающему. Ожидала стать вдовою, не стала. Не желает Матвею смерти, только не люб. Яков люб, так супится как чужой. Вроде с ней, а о чем в думах? Не переступит венчанный брак, не прощает неволи и насилия, нечистое в притонах служение. Руки наложить на себя, разве не смертный грех? И так, и эдак услуживала Ефросинья Якову. Он же все отворачивался. Отделялся зипуном, попоною, уходил спать в чулан или в стог на двор. Раз на постоялом дворе подлегла она к нему ушедшему, он отодвинулся. Сделала хуже. Напомнила былую, невольную! распутницу. Твердо понимала: нужно понести от Якова ребеночка. Не близость супружеская, но желание материнства, влекла. Нестерпимо хотела, чтобы Яков стал отцом чада. Он же по-прежнему уклонялся, как ни была Ефросинья доступна.
Как-то дорогою Яков услышал в корчме разговор проезжающих купцов. Поговаривали, что старший царевич с большой торжественностью женился на Елене Петровне Шереметьевой. Сие не сулило Якову хорошего. Шереметьевы должны были войти в фавор. Родственника новой супруги царевича Ивана рано или поздно неминуемо выкупят из Ливонского плена. Поместье Шереметьева, подаренное царем Якову за добрую весть о первинах сибирских успехов, может быть отобрано по ходатайству возвратившегося владельца. Подобное случалось не раз. Якову придется поусердствовать, чтобы обзавестись новым имением.
Скрывая Ефросинью в постоялых домах в верхних сенцах от злых блудливых глаз, Яков продолжал держать путь в имение, куда еще. Действительность превзошла худшие опасения. По деревням Якова будто Мамай прошел, были поражены они железою, иной ли заразою. Избы стояли пустые. Исчезли люди. Выведен скот. Со многих домов снята была даже солома, коей крыши устраивались. Ветер крутил малые вихри по засохшим предвесенним лужам. Бобыль-калека выполз на дорогу из сарая близ брошенных Яковых хором. Поведал: на Юрьев день наехал в деревни Матвей Васильевич, переманивал смердов деньгами и всякими послаблениями. Снялись землепашцы с семействами и ушли в Новгородскую землю, забрали лошадей, скот, мелкую живность, сохи и плуги, Яковом ссуженные. Увели и собственных лошадей, коров, волов и Якову Григорьевичу принадлежавших. Калека вступался за барское добро. Ему накостыляли холопы и вместе с крестьянами на север удалились. Зол был Матвей Грязной, ездил, сыпал проклятиями – так описывал калека сгорбленный. Хотел дом Якова спалить, поджег, да огонь не взялся. Вот она месть за Ефросинью! Она плакала. Огорчалась на несчастья, из-за нею на голову Якова обрушенные. Тот, надеявшийся осесть поместье, вдруг угроза Шереметьева минует, скрипел зубами, играл желваками, твердо полагая: надо рассчитаться с племянником. По иному и не складывалось. Закон пока стоял на стороне Якова.
Грязной вошел в пустые ограбленные хоромы. Лег спать на пустом сундуке. Ефросинья устроилась внизу полатей на лошадиной попоне. Перину, покрывала, семейные иконы – все забрали крестьяне, переманенные Матвеем.
Наутро оседлав Томилу, Яков полетел в Новгородскую землю. В имение Матвея он приехал в обеденный час. Племянник вышел на красное крыльцо с капустой, застрявшей в курчавой бороде. Яков отводил глаза, смущался собственной справедливости: требовал вернуть крестьян. Продажные землепашцы, любопытствуя, уже стекались на шум. Яков узнавал многих своих, деньгами и инвентарем им ссуженных. Те глядели на бывшего добродетеля со сдержанным недоброжелательством. Даденное без возврата. Жизнь так уложена: на царскую службу не вступившие, прибираем меньшее. Меж господами же намечалась драка. Для челяди нет развлечения забавнее. Господа дерутся, а будто сам их по обидам бьешь.
Яков потребовал отдать похищенные крестьянские долговые расписки. Схватил мирского старосту. Вертлявый старик некал. Без семи пядей во лбу: лоскутки уничтожили. Пока шел разбор Матвей имел время сообразить, чего делать. Он схватил кнутовище и погнал Якова со двора. Образ Ефросиньи незримо стоял меж дядей и племянником, но каждый кричал, что спорит из-за смердов. Яков снова вскочил в седло. Он перехватил хлыст, когда Матвей стеганул его под одобрительное крестьянское ворчание. Намотав ремень на запястье, Яков тянул к себе Матвея, шипя угрозы. Матвей бросил кнут, Яков переломил его пополам. Ускакал, грозясь. Крестьянские дети кидали вслед недавнему хозяину камни.