Иоанн Грозный
Шрифт:
Пока царь занимался церковными делами, ежедневно ходя на двор митрополита, где заседало духовенство, Дума искала нравственных мер остепенить вторгшегося Батория. Меж собраниями шептались о новой женитьбе Иоанна – позоре Руси. Мстиславские, Шуйские, Сабуровы, Романовы сходились, что бесславию следует помешать и решительно. Василий и Дмитрий Шуйские шли к Бомелию и Зенке. Рискуя жизнью, уговаривали тех за любые деньги извести свалившуюся на беду претендентку.
Бомелий освежал связи с польским посольством. Он намеревался бежать, продав несколько последних сообщений о войске, выдвигавшемся под Псков. Завершить дело и покойно отдыхать в кругу семьи, вдали опасностей варварской придворной жизни. Бомелию от поляков доставили аванс – сундучок, наполненный свевскими нобилями. Ежедневно выгуливались четыре холощеных скакуна. Взять деньги еще и за отравление и скакать к литовской границе.
Нареченную невесту пока травили не ядом, но недружелюбным отношением, сплетнями, ворожбой. Будто в отместку она делила с государем ложе, жила невенчанной супругою. Носила парчовые наряды предыдущих
Ефросинью Ананьину свели бы в могилу, не встав стражами ее два человека: Яков Грязной, любивший страстно, беззаветно, и Борис, влекомый неочерченным расчетом, особой любовью ли, к которой склонны государственные мужи или приватные честолюбцы. Супруга Мария Григорьевна все более раздражала Бориса, пусть была верна и угодлива, крушением планов в отношении глупой смертью сошедшего с арены отца. При стольких заслугах, в значительных чинах следует беречь себя, сдерживать запальчивость, не лезть на стену малой крепостцы, предоставив сие другим, для чего те и предназначены. Передовая – людишкам серым, чинам нижним, белой кости Московии, порослям лучших фамилий след руководить издаля, не дерзать бездумно, опьяненным порывом. Лишившись влиятельного родителя, коего преувеличенно вторым человеком после царя полагали, Мария Скуратова несколько растеряла для Бориса и женскую привлекательность. Как не наряжалась она для него, как ни голубила взором, ни дразнила ласками, глухая обида из-за собственной недальновидности, ошибки судьбы, убившей Малюту в расцвете, вздымалась в душе Годунова. Фантазировал: останься Малюта жив, возродил бы царь рассеянную битвой опричнину, дал бы шороху знати. Не украдкой, большими шагами пошел по иерархической лестнице Годунов. А теперь у него к жене мужеская слабость, зато как к запретному плоду влекло к сплясавшей на пиру Ефросинье. Она открылась Борису в новом качестве. Ранее его тянуло к женщинам сильным, ведшим игру собственную. Такой была Марфа Собакина. Сейчас, чуждый царских свальных развлечений, Борис пригляделся к Ананьиной. Ранее недоступна и чиста, ныне утеха бесчисленных, откажет ли она ему, коли близости попросит? Не должна! Смысла нет.
Царь, погрузившийся в тяжбы земских с духовными, разрешением коих безуспешно пытался пополнить военную казну, торопил со свадьбой. Предполагал содеять не по обычаю: явиться в Успенский собор не в порфире и камке, но - простоволосый, чтобы каждый мог лицезреть и седину его, и залысины, босой, ниже выступающих подребий подпоясанный грубой бичевой, в схиме из колкого конского волоса, покрывающей вериги собачьих цепей – память о кровожадной опричнине. Вместо жезла царь обопрется о крючковатую сломанную в лесу кичигу.
Окончательную супружницу, Иоанн убеждал себя, что сей брак последний, должны были ввести подружки без белил и румян, как и она, тоже страдающие, кающиеся. Незамужние с распущенными нечесаными головами, посыпанными печным пеплом, жены – в черных повойниках без колтов. Из украшений допускалась мелкая зернь, неярких тонов вошва. Услужливая Ирина Годунова подобрала компаньонок. В узкий круг верных вошли обе Скуратовы и Мария Нагая, продавленная в ближние папашей с боярами.
Убийца и блудница – союз! Церковному хору петь покаянные псалмы Давидовы. Собранной знати рыдать под чтение священниками синодика с именами убиенных. Не праздник ожидал Москву, изнуряющая погребальная месса. Молодых станут не прославлять, отпевать заживо. Соответствующую репетицию провели в домовой церкви. Мрачный в серой чуге Географус расставлял людей, раздавал роли кающихся Иноземцы недоумевали, слыша о необычных приготовлениях. Богобоязненные подданные трепетали неведомого, без нужды не выезжали из теремов. Московские государства притихли в ожидании, предчувствовали ужасное. Как при жизни Борисового тестя, неумеренно плачущим младенцам няньки и мамаши закрывали рты, пугая посещением Малюты.
Темной ночью, отойдя службы в карауле, Яков Грязной пробирался в покои Ефросиньи, стучал осторожно. Ефросинья открыла. Стояла перед ним в спальной льняной рубахе до полу. Опять думала: возьмет. Но Яков протягивал глиняную плошку со снадобьем Бомелия. Доверчиво пригубив зелья Ефросинье следовало провалиться в глубокое забвение. Ни жива, ни мертва, бездыханная будет принята за ушедшую к Господу. Положат ее во гроб. Очнется, Яков выведет из склепа, отвезет на Белое море в монастырь на подлинное, не глумливое покаяние. Перешагнув через жизнь московскую, Яков не верил более царю. Царь сам себе верил!
На прижизненном портрете в потускневших красках нам явлен затравленный слабый человек с опущенными плечами, на которые накинута покато царская ферязь. Отложной воротник, как и остальное одеяние, прошиты золотыми нитями. На груди тяжелый крест, носимый царями и знатным духовенством. В истощенной возрастом и постом руке усыпанная лалами и яхонтами держава. Сияющий крест торчит из земного шара там, где Москва. Крест поддерживает дорогое опоясье. Оно идет округ земли – державы и будто показывает влияние северной Руси на иные страны, более желаемое, нежели действительное. Царь поставил державу на кончики пальцев. Кажется, мгновение, и шар выскользнет из длани старца, укатится в место, способное оспорить главенство Третьего Рима, возгласимое средь торфяных болот Залесья. В шуе – скипетр, легкий, золотой, напоминающий Александрийский столп или колонну Константина. Скипетр не страшен и тоже будто на час вложен в длань наряженного к государственному приему уставшего человека.
Окаймленную мехом татарскую шапку венчает корона в бесчисленных камнях с преобладанием крупных рубинов, на ней – золотое распятие. Старец не лукав, вымучен. Усталый страх глядит из скошенных карих глаз его. Он смотрит не прямо, как на парадных портретах обычно принято, а в бок, слушая весть, видимо, не добрую, готовясь к очередному извету, взаимной измене, краже, покушению. Подведенные брови взмылись дугой. Так в русских палатах и храмах стоят беленые арки. Нет ничего дешевле и доступнее мела и извести, но они – чистота, призыв, укоризна. Доколе? – вопрошают эти брови. Вопрос о личном ли, общинном. Болезненная складка у верха нависшего носа. Седых волос на голове изрядно, до середины они скрывают породистые славянские мочковатые уши. Скулы выпирают из серых щек, тянут кожу, стремятся прорвать в скором физическом конце. Узкий подбородок зарос раздвоенной путанного цвета бородой. Царь явно невеличественен, уступает на портрете отцу, Василия знаем по профильному изображению. Тот похож на сына, круглее. В нем не усталость - удовлетворение.
Вот в тогдашней Москве набралось до трех десятков людей, стремившихся так или иначе не дать исполниться царской воле. Воля же была такова: каяться в преддверии смерти. Однако, в покаянии Иоанна, шесть раз проутюжившего подданных, сомневались самые доверчивые. Ждали взрыва. Перед бурей затихает и природа человеческая.
7
Не прост был Богдан Бельский, не напрасно заступил он место Малюты. Богдан острым чутьем заподозрил тучи, сгущавшиеся над многострадальной головой провозглашенной царицы. Замечая соперничество между Яковом и Матвеем Грязными, он поставил наблюдать за ней первого, предполагая, что, ежели кто и решится лишить царя будущей супруги, то муж. Более сложный характер интриги удалялся Богдановых мыслей. Духовенство не избрало еще священника, бравшегося огласить развод Ефросиньи с Матвеем. Все уклонялись. Одни сказывались больными, другие немотствовали, третьи прямо заявляли: скорее на казнь пойдут, чем обведут обвенчанных в обратный круг аналоя, то изобретали блудодействующие умом, не знавшие как помягче восстать на церкву. Спорили, как проистечь обряд расторжения. Царь, царевич, знать обычно обвиняли жен в бесплодии. Охлаждение, нелюбовь – истинные причины, искавшие и вскоре находившие поводы. Хотя бездетности жен часто виноваты были мужья, не имевшие на жен семени после утомления любовницами. Тут ситуация была обратная. Бездетность Ефросиньи была плюсом, не минусом. Выходить замуж за царя с дитем, прижитым от другого, стало бы еще большим скандалом во время не фарисейское, но по-другому, чем наше. Некоторые, изучавшие тонкий вопрос, предлагали, забыв про ремесло блуда Ефросиньи, обвинить в неспособности к деторождению Матвея и насильно остричь его. Как бы то ни было, Матвей сделался предметом насмешек во дворце и столице. В глаза выговаривать мужу царской невесты смущались. За спиной указывали на рогача пальцами, хохотали. Матвей ходил по Кремлю, опустив в землю глаза, скакал по стогнам споро, рвя шпорами конское брюхо. Не желал слышать ядовитых слов и укоризны, в коих особо изощрялись калики, нищие, тем терять было нечего, странствующие монахи, священники небогатых приходов, обиженные на высшие церковные власти. Богдан прав: Матвей проклинает судьбу, сведшую его с Ефросиньей. Нужно держать его от нее подалее. Яков же пусть сторожит.
Список тех, кто желал удаления Ефросиньи Ананьиной возглавил Годунов. Всегда занимаясь не государственными делами, но семейной составляющей жизни царского семейства: помогая государю одеваться, поливая воду, когда он умывался, обмахивая его. когда было душно, подавая сморкательные платы, вытирая рты, стряхивая с плеч упавший волос, пыль, перхоть, ведя упитых вином до постели, стягивая сапоги, он не мог не замечать обыденного ничтожества человеческой природы порфироносцев. За живыми богами он выносил горшки. Он менял порты во сне в пьяном до низложенья риз, дурном забытьи описавшимся. И мысли его снова и снова вертелись, достойны ли один управлять государством, другой наследовать. Разорение северных городов, мысли разорить другие веси, обезглавливание белой кости боярства – стержня Руси, поход в Ливонию при открытом южном вопросе, когда только Промысел Господен удерживал крымчаков от очередного вторжения, все вопияло о государственном невежестве. Нет, не так бы поступал Борис. Не имея никаких шансов на престол, не на голову, но в голове он многократно примерял венец, услуживая Иоанну. Никогда он не женился бы он сто раз, а в завершении - на шлюхе, никогда не забавлял бы подданных, ходя неостриженный, но ряженный в монашескую схиму. Как бы ни ровен становился Борис к Марии Скуратовой, но она была ему одна на всю жизнь. И он терпит по законам Божеским и человеческим. Ефросинья Ананьина обязана быть убрана от государственного позора с глаз долой. Царь не ведает ошибки, другим та явлена. Поведение государя следует с осторожностью направить в верное неоскорбительное русло. Хватит своим и иноземным, ужасаясь, смеяться.