Иоанн Грозный
Шрифт:
На следующий день Баторий опять выехал к войску. Крепя лицо в присутствии войсковой Думы, потребовал или умереть, или взять Псков. Никто не уедет от стен, пока не выполнит. Осажденным пустили стрелу с польскою грамотой: «Дальнейшее кровопролитие бесполезно. Сдайтесь мирно. Вам будет честь и милость, какой не заслужите от московского тирана. Народу – льгота, неизвестная Руси, со всеми выгодами свободной торговли, издревле процветавшей в Псковской земле, когда ваши предки обладали достаточным разумом, чтобы приглашать князей для городской защиты и управления не из Московии, но - Вильно. Обычаи, достояние, вера сдавшихся на мою милость будут неприкосновенны. В случае несогласия – гибель! Мое королевское слово – закон!»
Шуйский отвечал королю: «Иди на брань. Победа зависит от Бога». Наши спешили довершить деревянную стену сзади каменной. Залатали
Шесть недель тянулась осада. Поляки воздерживались от нападения. Перегруппировывали силы. Пополняли полки подходившими подкреплениями. Пушечный обстрел города был ежедневным. Пришло осеннее ненастье. Союзники мерзли в палатках и землянках, промокали под дождем. В неуспехе дела винили не короля, но воеводу Замойского, королевского заместителя. Пустили слух, что Замойский с королем скоро едут греться в Варшаву, где начинались балы, оставляя войско в сломанных домах и палатках на всю суровую зиму. Сплетня подтверждалась: командование распорядилось рыть землянки, укреплять их стены тесом, внутри класть печи. Повсюду сновали разъезды, отбиравшие у крестьян хлеб и скот. Этим освободители не могли не раздражать провозглашено освобождаемых от неистовства Московита.
В великой тайне поляки вели девять подкопов под псковскую стену. Хотели заложить порох и взорвать. Иван Петрович Шуйский снова узнал . Послали смельчаков рыть навстречу. Среди них выступил и Матвей Грязнов, не уронивший лица на стенах. Вместе с другими он копал. Два хода соединились схваткою. Поляков порезали, отогнали. Встречные ходы засыпали предупреждающими взрывами.
Непогода и близость сильных морозов подгоняли стоявшего полем неприятеля. Выходя по утрам из шатра, Баторий с ужасом взирал на иней, серебривший орудия, повозки, палатки. Воины мерзли. Знать цепенела под тремя-четырьмя покрывалами. Непривычные деревянные ложа томили кости. Все чувствовали утомление, желали развязки. Войско потребовало задержанного жалованья. Ландскнехты, которым не платили, ушли восвояси, уменьшив войско на три тысячи человек. В стане начал ощущаться недостаток питания. За четверть ржи платили десять злотых, за яловицу – двадцать пять. В сто пятьдесят верст вокруг польского лагеря все было поедено. Открылся конский падеж.
В Пскове был запас, но и там страдали. Выдавали по семьям осьмушку хлеба на душу. Очищенные колодцы обеспечивали водой вдоволь.
28 октября Баторий снова погнал своих на приступ. При ужасной пальбе поставленных на туры орудий, королевские гайдуки полезли по берегу Великой прямо к стенам с кирками и ломами. Презирая смертоносные пули и стрелы защитников, льющуюся смолу и сваливаемые камни, били стену между Угольною башней и Покровскими воротами. Русские бросили кувшины с греческим огнем. Щиты, коими прикрывались гайдуки, запылали. В явившихся проломах бились нарукопашь. Врагов били из пращей, кистенями, палицами. Голой ладонью. Русские самопалы в коротком бою показались гайдукам страшнее совершенных ружей и двуствольных пистолей. Немногие штурмовики спаслись, уйдя бегством.
2 ноября поляки и литовцы опять пошли на город. Воспользовались вставшей рекой, густыми толпами подкатывались по льду, тащили легкие пушки. Наши рассеивали ворога огнем со стен. Воеводы Стефана махали саблями над головами дрогнувших. Секли плашмя робких. Седой Курбский напрасно гнал вперед дворню. Понукивали на запорожцев Вишневецкие и Оришевский. Давид Бельский, придерживая раненую руку, прибежал к королю, смотревшего на сражение в трубку, и потребовал поставить на карту все. «Я знаю русских, - кричал он. – Долее они не выдержат!» Баторий колебался ввести в бой оставшиеся дружины, когда шум новой битвы за спиною остановил его. Стрелецкий голова Федор Мясоедов пробивался в помощь Пскову с сильным полком. Он скрытно подошел в ночи и дожидался, когда поляки ударят от реки, чтобы войти в город через главные ворота, против которых ворог на время удара ослабил стражу.
Королю пришлось в очередной раз сдаться. Не снимая осады, он послал отряд войти в Печорскую обитель, и безуспешно. Монахи встали наравне с бывшими там тремястами ратниками Юрия Нечаева. Отразили два неприятельских приступа. Смелой вылазкой взяли в полон молодого Кетлера, племянника немецкого герцога, и двух ливонских сановников.
Афанасий Бельский, посланный царем против шведов, в первом же бою переметнулся и давал губительные совет, зная наши тайны. Подученные шведы овладели гаванью Святого Николая (Архангельском). Вторглись в Белозерск и взяли вывезенную туда на сохранность государем часть государственной казны. Шведы в три месяца забрали у России Лоде, Фиккель, Леаль, Габзаль, Нарву, где было убито до семи тысяч оборонявших ее стрельцов и жителей. Пали Ивангород, Яма, Копорье, Витгенштейн.
От Андрея Боголюбского пошло на Руси жить великим князьям не в Кремле, но в особых загородных резиденциях. Таковых немало в государстве. Царь переезжает с места на место, за ним тянутся бояре, Дума, приказные головы. Где царь, там и Госсовет. Не существовало более любимейшего место Иоанну, чем Александрова слобода. Предпочитал он ее и владениям брата – Старице, и Опричному дворцу. Отчего слобода именовалась Александровой, неведомо. Лестно повести от вотчины Александра Невского, да Бог весть, так ли. Малый город стоял окружен каменной кладкой. Внутри еще три стены частокола. Всегда потаенные выходы в поле и к реке, куда бечь. В Слободе выстроил Иоанн три церкви, две башни дозорные и арсенальные, дома каменные и деревянные. Сюда призывал бояр, когда желал сложить с себя ответственность за решение трудное, унизительное, без восторгов принимаемое. Часто куражился тут и охотой, и молениями, и показательными казнями. Здесь шумели знаменитые маскарады, коих не стоило лицезреть богобоязненной столице. Так повелось на Руси: две морали, два права иметь, для власть имущих и простых. Что урочному тяглецу за покраденный колосок – застенок, то шутка барину.
В трапезной слободской Покровской церкви собрал государь со старшим царевичем совет избранной думы. Невесело, понуря голову, решал о страшных воинских неудачах. Недруги отодвигали Русь в Азию, заколачивали выход в Европу. Ни торговли, ни сношений, ни на корабле бегства. Итог возобновленной войны двадцатичетырехлетней. Все пропало. С тяжелым сердцем государь высказал слово: отдать полякам Ливонию без условий, взывать к милосердию Батория, пусть оставит нам хоть узкий выход к морю. Когда сдадимся на милость короля Стефана, пусть договорятся послы отступиться ему шведов, дабы мы один на один могли поунять.
Совет выделил посольство в лице дворянина князя Дмитрия Петровича Елецкого и печатника Романа Васильевича Олферова. Им следовало соединиться с усилиями папского легата Антония Поссевина, остававшегося в псковском Стефановом лагере. Царь верил Антонию, нунцию верил и Баторий.
Наследник был против замирения с поляками. Поддакивала ему собравшаяся округ молодая патриотичная партия. При Иоанне не столь близки трону, как хотелось бы, рассчитывали прибиться к Ивану. Скользкий, день ото дня фигурой тающий, будто снедаемый тайной болезнью, Василий Шуйский первый нашептывал Ивану поддержать дядю, оборону Пскова возглавляющего. Если князь Юрий Голицын выступит из Новгорода, Мстиславские – из Волока, царь с царевичем ударят от Москвы стотысячным войском, конец ворогу. Наша победа! Лавры не сдавшему Псков Ивану Петровичу и его родне. Им и продвижение.
Царь хмурился. Его бесили не дерзкие слова царевича. Он слышал их лепетом ребенка, но глухой удобрительный гул, тянувшийся от скрипевших на скамьях бояр. Прикрывая рты снятыми шапками, они издавали еле различимое недовольное бурчание, какое производят дети, вознамерившиеся сорвать урок. Или то казалось? Опершись на подлокотник, Иоанн встал. Взагрудки вытащил царевича в середину трапезной. Царевич мог бы сопротивляться, не стал, бессильно влачась за отцом.
Тугой запах боярства, потевшего в кафтанах и охабнях, дразнил Иоанна зверем. На него опять валились обиды своеволия недостойных. Перед глазами всплывал Иван Васильевич Шуйский, развалившийся на лавке с ногой, положенной на постель покойного батюшки, с мухой, трепещущей на прихваченной сном выкаченной противной нижней алой губе. Он жить в этой стране не хочет, а они бурчать смеют! Иоанн пригнул сына к полу и ударил клюкой излюбленно используемой вместо скипетра. Ломкая тишина зависла в воздухе. Казалось, остановились дышать. Только бояре и попы не могли остановить процессы природы, и в кишечниках некоторых булькало и переливалось, в носах же посвистывало. Бить накоротке было неудобно. Иоанн отпихнул сына ногой, перехватил клюку и хватил побольнее. Литовская одежда московского патриота со шнурами на груди приводила царя в исступление. Иоанну мерещился приветственный клик невежественной толпы, стекавшийся на забавы «яблока от яблони». Подарками и обетами прикупал подданных. И он-то уж не по воле, а за отцом поехал бы в Англию!