Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

О сем случае доложили Иоанну. Отнюдь не все он знал, так и это переврали. Его больного тягостным недугом в возке катали до свежего воздуха. Он приметил толпу подле избы тиуна за Неглинкою. Изволил спросить о деле. Доложили: поймали то ли ведьму-отравительницу, то ли жену неверную. Смутное неверное и невозможное воспоминание мелькнуло про взлохмаченную, изувечившую себя, исцарапанную собственными ногтями приведенную Ефросинью. Велел поступить по Уложению. Величественное мнение: по доказанным винам казнь суровая.

Из смутных слов Ефросиньи уже проведали у какого купца жила она. Повлекли туда на опознание. Смятенный купец отвечал: женщина известна ему как с Новгородчины приехавшая, денежного долга нет, вперед заплатила. Мнение невступившегося царя распространялось

мгновенно, усугубляясь. Люди стояли с метлами и дрекольем. Обвинения: «Неверная! Распутница!» звучали все требовательнее. Люди точно слыхали о былой ее жизни. Купец умолял не казнить виновную во дворе. И все же повесили ее, в последний минуту просветленную, грехи сознающую, молящуюся, бессвязно кающуюся, к Спасителю взывающую, на перекладине въездных ворот.

Купец проклинал толпу, осквернившую постоялый двор. Метал молнии на тиуна и стрельцов сие допустивших. Поздно подоспел Матвей. Он называл Ефросинью женой. Говорил, что казнена она по ошибке. Над могилой скорбела дяди. В чем вина? Скорбь неумеренная – не основание для казни. Но дело было сделано. Назови Ефросинья родственников, судьба ее продлилась бы. Оторвалась ото всех упорством своим, вот и получила.

Забрав у случайной кормилицы малышей, Матвей потрясся верхами восвояси. Заехал еще к родственником. Требовал поддержки в закреплении за собой движимого имущества Якова. Имение его вернули вернувшемуся из полона Федору Шереметьеву.

Жизнь ставила перед Матвеем вопросы, а он заливал их вином. Прежние тугие жернова степенно поворачивались в крепкой задним умом голове. Ему не хватило благородства похоронить Ефросинью подле Якова. Лежит она не то что не рядом, но и на другом кладбище.

Корабли ходили вдоль берегов, и Географусу с Писемским поначалу не испытывали отчаяния от лицезрения бескрайних морских просторов. После шведской земли английская ладья оторвалась суши и пошла водою на обе стороны. Тогда и надивились, как угадывают мореходы путь. Выяснили: через стрелку кружащуюся и угольник на звезды направляемый.

В самой Англии изумляться довелось гораздо. В Виндзорском дворце, куда привезли после моря, Елизавета скрывалась в замке от свирепствовавшей чумы, придворные встречались со смешными до ужасти поклонами, своим и чужим бабам, не гнушаясь, руки прилюдно целовали. У многих болтались на поясах брелоки с малыми часами, из карманов торчали узорчатые платки для сморканья, на носах – очки. На башне тоже часы великолепные. На Руси меру времени еще капающей водой считали, зимой ночной час за два шел, летом свет на двунадесять частей делили. Утром в Англии ребятня толпой с мамками и в школы шла, вот невидаль.

Услыхав произнесенное герольдом Иоанново имя, Елизавета встала. Была она женщина пятидесятилетняя, по возрасту ровня нашему государю. Мужчиною она была не тронута, так царю и соответственно. Только предпочитал он девочек - в девочки Елизавета далеко не годилась. Под покровом лица ее струилась холодная расчетливая сухость. Слова скатывались горными камешками. За не лишенной приятности улыбкой прыгали весы расчета. Фигуру королевы плотно облекало платье бордового бархата. Высокий кружевной воротник поддерживал голову с задранным тупым подбородком. Кругляшки завитых русых волос начесаны на маленькие уши. Лоб в порах, торчит буграми. Скулы острые, нос великоват. Бабья суть глубоко упрятана, не докопаться. Держится с достоинством, словно Писемский и Географус не сваты, а оптовые шерсти покупатели.

Елизавета через плохо говорящего толмача, купца отставного, извинилась прежде, что не знает языка русского, была ли обязана! Изъявила сожаление о смерти наследника. На признание в любви царя отвечала, что любит его не менее и желает видеть когда-либо собственными глазами. Географус прикинул: смерть Ивана расчищала дорогу союзу России с Англией, будучи рожден сын Елизаветой от Иоанна. К деторождению по виду была королева способна. Сваты оценили: груди невелики, зато зад объемист. Семя же Иоанна обильно. Не токма царицы, дворовые девки и курвы от него порожали. Если же Елизавета будет бездетна, возраст указывал, что месячины могли у нее и прекратиться, по кончине королевы Англия отходила под скипетр Руси то ли Иоанну – когда переживет Елизавету, то ли Феодору или сыну Феодора от царевны Ирины Годуновой. Среди сбившихся к престолу зрелых мужей в шерстяных и камчатых кафтанах с блестящими пуговицами Географус старался узнать соперника нашего царя – всесильного графа Лестера. Видел лики широкоподбородые, нерусские. Головы густые, лысые, а то - в накладных кудрях. Улыбаются все, но как напрягает общение с хитрецами подобными! Географус взял на себя роль государственного мужа сдержанно улыбнулся, потом нахмурился.

Вскоре королевский двор переехал в Гринвич, там московитам-послам предложили участвовать в охоте на оленей. Подслеповатый Писемский злился: «Мы здесь за делом, а не за игрушками. Мы послы, а не стрелки». На новом приеме Писемский сказал, что Иоанн, жалуя англичан как своих людей, торопится договором утвердить дружбу с Елизаветою, дабы иметь одних приятелей и неприятелей. Пусть Елизавета спешно нам поможет, если не оружием, то деньгами против захвативших Яму, Ивангород и Копорье шведов. Перемирие, подписанное с ними воеводами, царь и дума признают недействительным. Нам нужна отсроченная платежом поставка всего для войны надобного: новейших пушек, пищалей, брони, нефти, серы, меди, олова и свинца. «Но разве война Ливонская не закончилась? Папа хвалится посредничеством в замирении царя с Баторием, – удивлялись Елизаветины министры, догадываясь, что царь передохнет и с английской помощью снова возьмется отбивать у поляков и Литвы теми под корону взятое. «Папа может хвалиться, - отвечал Писемский, - государь лучше знает кто ему друг, кто враг».

Кабинет объявил согласие королевы на все наши предложения, кроме брачных, и были составлены главные статьи договора, куда англичане по природной гордости протащили наименование Иоанна племянником Елизаветы, употребив выражение: «Царь просит королеву». Также не сумняшася добавили: «Никаким иноземцам, кроме англичан, не торговать в земле Двинской, на Соловках, на Оби, Печоре и Мезени». Писемский сдержанно отвечал: «Царь есть не племянник королевы, но венценосный брат. Наш царь объявляет волю, требует, спрашивает, но никогда не просит. Никакой самой дружественной нации исключения не делает: все иноземцы торгуют в Руси на общих законных основаниях. Наши причалы для кораблей с товарами всем открыты». Министры вычеркнули из договора слово «племянник», оправдавшись, что оно ласковое. Внушали: англичане, северный морской проход Европе на Русь открывшие, имеют на преимущество право. Жаловались на новую царскую пошлину, дававшую выгоду отечественным купцам перед иноземными.

Медик Роберт, вернувшийся в Англию с русскими, отдельно говорил Елизавете о царском сватовстве. Смущенно докладывал о царском желании пройти королеве врачебное освидетельствование на возможность к деторождению. Королева отвергла то с унятым негодованием. Беседуя на щекотливую тему с московскими посланниками, Елизавета изволила назвать Иоанна «известным женской красоты любителем» и вместо себя предложила ему в царицы племянницу Марию Гастингс. Про нее и ранее в Москве слыхали. Протеже королевы послам показали в саду. Дозволили глядеть через заросли на нее, с женой канцлера графинею Гонтингдонской гуляющую. Географус и Писемский сознавали: опускают их уровнем ниже, как в случае с племянником. Приходилось только удивляться английской наглости: Марии Гастингс оказалось не одиннадцать лет, как из писем проглядывалось, а тридцать и более. Ошибку англичане объяснили опиской . Канцлер Бромлей наклонился к уху Писемского и прошептал про Гастингс: «Вот она, царская невеста. Королеве угодно показать ее вам не в темном месте, не в комнатах, на чистом воздухе для лучшей оценки».