Иоанн Грозный
Шрифт:
Не стыдясь, презирая окружающих, старый царь в разорванной ризе, с голой грудью приходил в церковь. Сосцы его были расцарапаны, терзал себя ногтями. Кричал, требуя, чтобы ослепили его по мерзостям. Ничто не выдавало в нем государя, лишь – отца, потерявшего рассудок от горя . Иоанн то не хотел хоронить сына до весны, то бился о гроб и землю с воем пронзительным.
После похорон сына Иоанн больше никогда не спал на постели, но на тюфяке, на пол положенном. Утренний свет резал глаза ему больной совестью. Но уже приходил Нагой и завистливо лгал на Бориса, де, преувеличивает тот раны свои от руки царя полученные. Пренебрегает службою, не приезжает во дворец. Действительно, Годунов не видели. Царь сам приехал к нему. Встал на колени у постели раненого. Плакал, молился, просил прощения. Видел заволоки,
Взяв во дворец Якова Строганова, Иоанн повелел призвать злоречителя Нагого. В государевом присутствии Строганов сделал его тестю заволоки и язвы в тех же местах, что были у Бориса. У Годунова – на лечение, Нагому на урок. Федор Федорович визжал как резанный. Его ножом меж ребер по живому резали. Иоанн правосудию сквозь слезы смеялся.
Собрали в Успенский собор духовенство и бояр. По смерти царевича, похороненного в Архангельской церкви, все были в черном. На Христовом распятии и прикладываясь к иконам намоленным, Иоанн клялся, что по преступлениям своим слагает бармы правления и уходит в монастырь. Дурак Феодор не способен к правлению. Пусть бояре из своей среды выберут достойного. Бояре остерегались нового испытания, известен случай – младенца Димитрия воротились. Ни одного имени не называли, падали царю в ноги, целовали полу простой покаянной хламиды, молили не бросать.
У царя случилась горячка. В какой раз он отказывался править страной. Не наезжал ни в Кремль, ни в Александрову слободу и Борис Годунов. Последнее мало кого волновало.
10
Посланники Елецкий и Олферов ехали к Стефану Баторию. В селе Бешковицах между Опоками и Порховым дожидался их посредник - иезуит Антоний Поссевин. Вместе прибыли на Киверову гору, что в пятнадцати верстах от Запольского яму, там находились уполномоченные Стефана: воевода Янош Збаражский, маршалок князь Альбрехт и секретарь Великого княжества литовского Михайло Гарабурда. Русские послы и чиновники поражали замерзших поистрепавшихся поляков пышностью и великолепием расшитых золотом ферязей, отворотами рубах голландского сукна, нарочито показываемых из-под расстегнутых тяжелых соболиных и кунициных шуб. Отринув траур по сыну в столице, показушничать велел неправивший царь.
С русским посольством приехали новгородские, тверские и московские купцы. Подлаживались, предлагая союзникам богатые товары под навесами от ветра и снега раскладываемыми. Иноземцы брали все, но прежде – съестные припасы, которыми войско оскудело. Однако хлеб был дурной, вместо него послы пили вино, для приготовления же щей и борща топили снег. У поляков в стане давно не было мяса. Нашим привозили из Новгорода.
Изнуренное союзное войско не желало долее осаждать. Многие яростно желали мира. Пустили бедственный слух. что Стефан воюет Ливонию ради интереса не государственного - личного, дабы отдать ее на прокорм племянникам. Тлел общий бунт. Присутствие короля удерживало воинов. Вдруг он объявил о нашептываемом отъезде, будто для разъяснения с задержанными резервами и набора полков. С собой король увозил раненых, войну проклинавших. Командование передавалось воеводе Замойскому. Тот, полагая, что непреклонный Шуйский встанет препятствием для выполнения польских условий, закинул ему в Псков через возвращенного русского пленника притворное письмо от некоего немца Моллера: «Государь князь Иван Петрович! Я долго служил царю вместе с Георгом Фаренсбахом. Ныне вспомнил хлеб-соль. Желаю тайно уйти к вам и шлю наперед казну свою. Возьми посылаемый с пленником ящик, отомкни, вынь золото и блюди до моего прихода». Воеводы усомнились, разглядывая внесенный большой ларец. Приказали искусному мастеру с вскрыть с осторожностью. В ящике нашли несколько искусно связанных пищалей, осыпанных порохом. При неумелом открывании должны они были произвесть взрыв и погубить изрядно. Замойский хотел – Шуйского.
Иван Петрович Шуйский укорил Замойского «ларцом», поступком вельможи недостойным, и послал воинов тревожить литовские окопы. 4 января псковичи в сорок шестой раз выкатились из города. Взяли знатное число пленных, многих сановников неприятельских.
Вместо трех дней, определенных Баторием для заключения мира, переговоры затянулись на три недели. Нашим постоянно приходилось сноситься с Москвой. Перекладывали на страдающего царя ответственное решение. Он просил хотя бы выговорить нам Дерпт.
Иезуит Антоний явно мирволил польской стороне. Когда наши послы как-то заупрямились, он вырвал у них бумагу с проектом, оборвав пуговицы на посольской шубе Олферьева, вскричал:
– Ступайте вон! Я с вами ничего не буду говорить!
Переговорщики мерзли, голодали, торопились, только - не наши. Царский гнев был страшнее любых мук. Наконец, под свою ответственность Елецкий и Олферьев уступили полякам Ливонию и Полоцк с Велижем. Баторий в ответ не потребовал контрибуции, согласившись в договоре оставить открытыми судьбы Ревеля и Нарвы, а также вернуть России Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный. Изборск, Гдов и другие псковские пригороды. Загвоздка состояла, что Иоанн в присланной послам инструкции, отрекаясь городов, желал в договоре подписаться Ливонским властителем и царем, то есть – императором, о чем поляки и папский нунций не желали и слышать. В результате написали две грамоты. В русском варианте Иоанн именовался царем, властителем Ливонским и Смоленским, в польском – Ливонским властителем именовался Стефан, Иоанн – просто царем.
Грамоты скрепили посольским крестным целованием. 17 января известили Псков о замирении. Так окончилась шестидесятилетняя война, последние двадцать четыре года длившаяся непрерывно. Последние три года – с крайним взаимным ожесточением. Замойский пригласил русских на пир в поле. Шуйский не поехал, отпустив гулять младших воевод.
Антоний спешил воспользоваться, как он ожидал, благодарностью царя за заключенный мир, раз выступил, как ему казалось, удачливым посредником. Голову иезуита кружил давешний замысел слить веры и заставить царя обратиться на юг тревожить крымчаков, а значит - связать оттоманов, главную грозу Европы.
Иезуит недостаточно четко представлял, какая благодарность может быть излита на человека, причастного к отнятию у Руси земель, принадлежавших ей со времен Ярослава и Святого Владимира. Антоний жаждал спора о вере, где, блеснув красноречием, собирался отвратить царя от греческой веры. Общее убеждение Европы: на Руси все решает царь, переменится царь, переменятся иерархи и подданные.
Январем спальню царя в Александровой слободе неожиданно выжгла круглая молния. К подножию же дворца упал с неба таинственный мраморный камень, очертанием напоминавший надгробный.. Умники тот час разглядели на камне необъяснимую надпись. Царь велел изрубить камень – смертное себе предзнаменование А близ Москвы уже слышали ужасный крик:
– Спасайтесь! Бегите!
Зная суеверие русского государя, Поссевин рассчитывал, что благоприятный момент для обращении царя в католичество наступил. Недавняя смерть царевича, придворные, еще ходившие в черных и синих одеждах, будто подтверждали расчет.
В тронном зале Антоний передал Иоанну слова Батория:
«Скажи государю московскому, что вражда угасла в моем сердце. Не имею никакой тайной мысли о будущих завоеваниях. Желаю истинного братства и счастья России. Во всех наших владениях пути и пристани должны быть открыты для купцов и путешественников той и другой земли к их обоюдной пользе. Да ездят в Московию свободно римляне и немцы через Польшу и Ливонию. Тишина христианам, месть разбойникам крымским! Уймем вероломных злодеев, алчных ко злату и крови наших подданных. Условимся когда и где действовать совместно. Не изменю, не ослабею в условиях. Пусть Иоанн даст мне свидетелей из своих бояр и воевод. Я не лях, не литвин, а пришлец на троне: хочу заслужить в свете доброе имя навеки!» Упоминание конечного обстоятельства вряд ли могло расположить Иоанна, славившегося родовой древностью.
Царь слушал, сидя на троне в траурном рубище без скипетра, которого как обагренного невинной кровью чурался брать после убийства Ивана. Сдержанно отвечал, что не намерены мы прерывать мир с Магмет-Гиреем, недавно послом Мосальским на пять лет заключенным. Было ясно: мир с крымчаками обращал тех, живших набегами, на Польшу.
Поджав губы, Антоний потребовал отдельной беседы с царем об единении церквей. Царь согласился на диспут только в присутствии думных бояр и высших духовных лиц.