Ipso jure. /лат. «В силу закона.»
Шрифт:
— Ну… — тут Петрович взглянул исподлобья на хихикающего мальчика, — может, ты изберешь в дальнейшем другой путь…
— Другого пути нет. Кстати, картошка на сковороде готова…
Вячеслав, спохватившись от слов девочки, быстро снял скворчащую, горячую картошку. Рыба уже тоже приготовилась, и он полез в буфет за глубокими тарелками.
— Что же послужило выбором такой мрачной профессии? — спросил майор, садясь за стол вместе с ней. Рогозин вел себя сейчас как «предмет мебели» и ждал, затаив дыхание.
— Моя убитая мать.
— Постой, — резко опустил ложку в тарелку
— Давайте о чем-нибудь более приятном поговорим, — очень спокойно отозвалась девочка, перерывая его, но Рогозин, прекрасно зная подругу, ощутил, что она рассержена — и вопросом Круглова, и самой собой — за то, что ляпнула не подумав. — Тем более, мы за столом…
— А чем вы вообще в этой школе занимаетесь? Какие там предметы? — перевел опер разговор, понимая, что говорить это девочке не слишком приятно.
Рогозин быстро переглянулся с Полумной: у той губы сложились в улыбке. Все понятно. Если бы Николай Петрович знал правду…
— Ну… — Рогозин понял, что надо брать быка за рога, — химия, физика и история у нас в приоритете…
«…, а еще магия, латынь, заклятия. Я еще и зелья варю, не очень-то бывает и законные. На досуге мы всей честной компанией стырили Филосовский камень и разделили его между собой…» — мысленно закончил Вячеслав. Судя по всему, Луна думала о том же. Она скрывала улыбку, низко наклонившись к собственной тарелке.
– … мы с Луной еще неплохо знаем латынь. Ходим на дополнительные пары…
— А какой любимый предмет?
— Зель… Химия! — Слава очень вовремя поймал себя за язык: нельзя раскрывать майору ФЭС, явно не посещенному в тайну
существования другого мира, то место, где они учатся. — Немного… биология.
Майор рассмеялся:
— Галя, небось, тобой довольна. Сын своей матери…
— У меня нет любимых. — Меланхолично сказала девочка, облизывая ложку. — Все любимое будет в ВУЗе…
— Николай Петрович… тут такое дело… — начал Рогозин несмело, когда они с ним оказались в их комнате, и начали располагаться на ночь.
— Эм? Спрашивай, не стесняйся…
— Я… хм… хочу ухаживать за девушкой… Но не представляю как! Ну, про цветы знаю, а дальше-то что? — краснел с каждой минутой как помидор Слава, а опер, не сдержавшись, громко хохотнул.
— Н-да, как я понимаю, эта девица-красавица и есть предмет твоих будущих поползновений…
— Да.
— В кино своди, в театр тоже можно… Там… на выставки, в кафе… Комплименты говори… Гуляй с ней… Цветы, конфеты, подарочки маленькие… Милые.
— У нее черный пояс по черному юмору… — вздохнул парень, — но я попробую. Вы же знаете… точнее увидели, какая она… к-хм, специфическая. Цветы ей нравятся живые, а не сорванные. Насчет подарков вообще «труба» — наверное, самым лучшим подарком ей будет скальпель…
Опер только усмехнулся:
— Да… дела. Подруга и впрям тебе досталась очень… своеобразная. А если Галя… точнее Галина Николаевна, узнает о… твоих вояжах?
— Даже подумать страшно. Если в землю живым не
— Во даешь… Крупно ты попал, парень.
«… давай… Давай останемся просто друзьями… Прости меня…»
Это гремело в голове у Рогозиной, когда она на следующий день с утра садилась в собственную машину за руль и пристегивалась, чтобы увезти детей с дачи Круглова. Нет, она, конечно, не рассчитывала на «кольцо-свадьбу-и-любовь-до-гроба», но все-таки ей, как женщине, иногда хотелось иметь опору и поддержку… мужское плечо…
Дмитрий Юрьевич (теперь уже, к сожалению) признался ей, пригласив после работы в кафе, что она красива, умна, обаятельна и прочее-прочее-прочее…, но он явно не тот человек, который бы был ей нужен, и которого она бы терпела всю свою жизнь подле себя. Работа тоже накладывала на них обоих отпечаток, и поэтому они попросту не смогли бы быть вместе.
Она поняла его. И смогла отпустить.
Друг… То, что он будет ей хорошим другом, женщина не сомневалась, но где-то внутри, в душе, на задворках, у нее скребли кошки, а настроение если и не было плохим, то явно было похоронным. Робкая, едва проклюнувшаяся было надежда на простое женское счастье, завяла, не успев даже как следует окрепнуть. Да еще и погода подвела — яркое солнце сменили дождевая влага, серые облака и сильный ветер, казавшийся просто ледяным.
Запустив дворники — дождь мешал ехать, все время капая на стекло, и делая все вокруг неясно расплывчатым, что было опасно, женщина не сводила глаз с дороги, с трудом сосредотачиваясь, то и дело возвращая себя из дум к реальности — она за рулем, она едет за детьми, дорога опасно мокрая, скользкая…
Неожиданно она поняла, что не только дождь делает все вокруг неясным — но и текущие из глаз, против ее воли, ее собственные слезы затуманивают обзор. В машине стало неожиданно нестерпимо душно и тяжело ехать.
Включив аварийное мигание, она аккуратно съехала с трассы и остановилась у ближайшего края дороги. Мимо пролетали машины -казалось, что это расплывчатые, быстрые тени-метеоры, одна за другой, но им ни до кого не было дела…
Нажав на кнопку и открыв боковое окно, она откинулась на водительское сиденье — в лицо ударил с силой встречный, мокрый и влажный от дождя ветер, немного приводя ее в чувство.
Рука сама собой полезла в бардачок — за зеркалом, и салфетками. Тушь ожидаемо размазалась, растеклась, глаза грустные, красные и слезящиеся. Надо было срочно привести себя в порядок…
— Черт, — вслух сказала она.
И тут же позорно, по ее мнению, заплакала, опустив голову в ладони.
— Мама? — спросил Рогозин-младший немного с удивлением вглядываясь в лицо женщины, — ты, что, плакала?!
— С чего ты взял? — спросила Рогозина, явно с усилием выдавив из себя улыбку. Полумна тоже начала живо прислушиваться к разговору, судя по всему, догадываясь о правде. — Нет, я не плакала…