Исчезнувшие без следа
Шрифт:
– Да я тебе oбъяcню, откуда в его речах такая гладкость! – взорвался Удалов. – Он занимался делом этого самого Воронцова и знает очень много подробностей. И из-за твоих идиотских опытов у него поехала крыша!
При других обстоятельствах Смирницкий безусловно оскорбился бы, но сейчас было не до этого. Он страдальчески взглянул на друга и произнес просительным тоном:
– Федя, давай выйдем на кухню! Я хочу поговорить с тобой наедине. Пожалуйста!
Он был сейчас так беспомощен и кроток, что Удалов скрепя сердце согласился. Вышли на кухню. Смирницкий плотно прикрыл дверь.
– Ты можешь держать меня за идиота, – сказал он, – но прежде все-таки выслушай. Ты давно знаешь своего Дружинина?
– Год, – буркнул Удалов.
– А раньше?
– Раньше не знал.
– Ты замечал за ним какие-нибудь странности?
– Насчет этого? – Удалов выразительно крутанул ладонью у виска.
– Да.
– Не замечал. Парень как парень.
– Крыша поехать, как ты это называешь, ни с того ни с сего не может, Федя. Должно быть сильное потрясение – не иначе. Он попадал в последнее время в какие-либо серьезные ситуации?
– У нас все время серьезные ситуации, – мрачно сказал Удалов.
– И после каждой из них состояние Дружинина начинало вызывать у тебя опасения?
– Нет, конечно.
– То-то же, – сказал Смирницкий. – А откуда он вообще взялся?
– Из детского дома. Хотя… – Удалов пожал плечами. – Я готов поверить, что он и в детском доме не был никогда.
Он сказал так потому, что вспомнил Дегтярева, вдруг ставшего Марковым, и вообще весь первый состав «Антитеррора».
– Скажи мне, Игорь, возможно ли такое, что человек вдруг забывает все, чем жил прежде: своих родных, свой дом и даже свое настоящее имя, – и живет под чужой фамилией, не испытывая при этом ни малейших неудобств?
– Не так сложно заставить человека что-либо забыть, – сказал Смирницкий. – О подобных случаях ты и сам, наверное, слышал не раз. Человек попадает в катастрофу, долгое время находится без сознания, а когда приходит в себя – ничего не помнит. Амнезия.
– Но это – результат травмы.
– Я только как пример это привел, Федя. Чтобы показать тебе, что это в принципе возможно. А вообще есть медицинские препараты, способные стереть память. Человека очень легко превратить в животное, ты уж мне поверь. Он будет есть, пить и даже совокупляться – но все это только на уровне рефлексов.
– Но они же не просто лишают человека памяти! – воскликнул Удалов. – Они вкладывают в нее новую информацию!
– Я думаю, что и подобное возможно. Если память чиста, как лист бумаги, в нее можно записать все, что угодно. Ученые уже очень близки к этому.
– Близки! – воздел палец к потолку Удалов. – Но это еще не значит, что им это уже доступно!
– Когда я говорю – «ученые близки», я имею в виду средний, общедоступный уровень. Но есть ведь элита науки, ты пойми. Те, кто на шаг впереди всех. И пока общая масса ученых лишь приближается к этому, они уже вовсю используют результаты своего гениального открытия. И если это открытие засекретить…
– А смысл? Зачем засекречивать?
– Эх, Федя! Что ж тут непонятного? Пока новый метод недоступен другим, можно делать вид, что его пока и не существует. И использовать – в интересах верхушки общества, или в интересах обороны, или просто в своих собственных. Мы именно с этим и столкнулись, Федор. Пойми ты наконец. Не исключено, что там, в комнате, сидит вовсе не Дружинин. Это вполне может быть Воронцов.
– Но как в этом убедиться? – воскликнул Удалов.
Он уже почти поверил в возможность подобного, но, как человеку, рационально мыслящему, ему требовались доказательства.
– Поговори с ним поподробнее, Федя, – посоветовал Смирницкий. – Вопрос, другой, третий. Ты каких-нибудь полчаса с ним побеседуешь и поймешь, кто перед тобой. Ты о Воронцове что-нибудь знаешь?
– Так, – пожал плечами Удалов. – В общих чертах.
– Попробуй. Мне кажется, что он действительно Воронцов. Тут ведь вот какая штука получается, Федя. Я ведь ему в сознание совсем неглубоко проник, ты уж мне поверь, и если случилось такое – значит, этим парнем надо заняться всерьез.
– Ну хорошо, – сдался Удалов и покачал головой – так до сих пор был ошарашен. – Как мы его искали, Игорь, ты бы только знал! Мы с ног сбились.
– Кого искали? – уточнил Смирницкий.
– Воронцова.
Они вернулись в комнату.
– Я хочу задать тебе несколько вопросов, – сказал Удалов. – Не возражаешь?
– Нет.
– Где ты провел свое детство? В детском доме?
– Почему же в детском доме? У меня была семья.
– Вот как? – искренне удивился Удалов. – И отец, и мать?
– Отец умер, когда я был совсем маленьким. А я жил с мамой.
Про мать Воронцова Удалов знал. После исчезновения сына она выехала куда-то в Рязанскую область.
– А как ее звали?
– Наталья Алексеевна.
Он ответил очень уверенно. А Дружинин имени-отчества Воронцовой не знал. Как и сам Удалов. И это уже кое-что значило.
– Когда ты в последний раз виделся с матерью?
– Не помню. Очень давно.
– Вспоминай! – сказал Удалов.
– Перед отлетом в Англию.
– В Англию, конечно, – кивнул Удалов и потер виски кончиками пальцев. – Ты что-то рассказывал о том, как тебя выманивали из России. Ты не догадывался, чего от тебя хотят эти люди?
– Нет.
– И не собирался присваивать эти пятнадцать миллионов долларов?
– Что вы себе позволяете?
– Ну извини, – примирительно сказал Удалов.