Исчезнувший оазис
Шрифт:
Алекс тоже любила исследовать новые территории, но действовала больше по науке: брала с собой блокнот, цветные карандаши, фотокамеру, старый армейский компас (он когда-то принадлежал моряку, погибшему при Иводзиме). Домой она возвращалась поздно вечером, с блокнотом, заполненным заметками о ее путешествии, набросками, описанием маршрута, и с рюкзаком, набитым всевозможными трофеями — листья, цветы, сосновые шишки, камни причудливой формы. А как-то раз Алекс приволокла домой дохлую гремучую змею, нацепив ее на шею вместо галстука.
— А я-то думал, что ращу двух девиц, — вздыхал отец. — Боже, и кого я выпустил на этот свет?
Хотя приключения каждая из сестер выбирала себе по душе (Алекс составляла карту мира, Фрея хотела его покорить), нельзя сказать, что они не любили друг друга. Фрея преклонялась перед старшей сестрой, тянулась за ней, доверяла ей тайны, о которых не знал никто — даже родители. В свою очередь, Алекс стремилась всегда и во всем защитить Фрею: прибегала к ней в комнату, когда она пугалась во сне, читала книги о путешествиях и приключениях, которые обе любили, помогала расчесывать волосы, готовиться к школе. Когда пятилетнюю Фрею ужалила в язык оса, она побежала за утешением к сестре, а не к родителям. Спустя несколько лет ее положили в больницу с диагнозом «менингит». Алекс настояла на том, чтобы переехать к ней, спала рядом на надувном матраце и держала Фрею за руку, когда ей делали люмбарную пункцию. (Именно тогда, насмотревшись на мучения сестры во время того, как ей вводили иглу в основание позвоночника, она начала бояться уколов — страх, который остался с ней на всю жизнь.) А когда семнадцатилетняя Фрея поразила скалолазную братию, пройдя свободным стилем «Нос» Эль-Капитана в Йосемитских горах — она стала самой юной спортсменкой, кому это удалось, — именно Алекс ждала ее на вершине с букетом цветов и бутылкой газировки.
— Я так тобой горжусь, — сказала она, заключая Фрею в объятия. — Моя отважная сестренка.
И конечно, когда всего несколько месяцев спустя их родители погибли в автокатастрофе, Алекс оформила опекунство над младшей сестрой. К этому времени ее собственная карьера исследовательницы пустынь только-только начала приносить плоды: книга «Юная Тин Хинан», повествующая о восьми месяцах странствий с туарегами северного Нигера, ненадолго возглавила список бестселлеров.
Однако Алекс пришлось отодвинуть науку на второй план и устроиться на работу не куда-нибудь, а в картографический отдел ЦРУ, чтобы сестра смогла окончить школу получить высшее образование и заниматься скалолазанием.
А Фрея отплатила за любовь предательством.
Джонни Кэш скрипучим голосом пел об утрате и боли, о том, как мы подводим тех, кого любим. Фрея прикрыла веки: перед глазами всплыло лицо Алекс, на котором отразилась оторопь и — что всего хуже — невыносимая печаль и укоризна.
За семь лет Фрея так и не попросила у сестры прощения, хотя собиралась. Бог свидетель, она ежедневно думала об этом, однако дальше переживаний дело не шло. А теперь Алекс умерла, и с ней исчезла последняя возможность. Любимая Алекс, старшая сестра. «Боль»… Хм, что он знает о боли!
Фрея вытянула из кармана мятый конверт с египетской маркой, посмотрела на него и выдернула наушники из ушей. Уж лучше комедия с Мэттью Макконахи — да что угодно, лишь бы помогло забыть!
Каир
Флин сильно не напивался — не то что в прежние времена; так, изредка позволял себе опрокинуть стаканчик, и всякий раз в баре отеля «Виндзор», на улице Шария Альфи-Бей.
Туда-то он и направился нынешним вечером.
Местечко там было тихое, спокойное: паркетные полы, глубокие кресла, мягкое освещение словно возвращали в колониальную эпоху с ее пышностью и размахом. Официанты и бармены носили накрахмаленные рубашки и черные «бабочки», в углу стоял письменный стол, на стенах висели всякие диковины, какие можно встретить в сувенирных лавках, — огромный черепаший панцирь, обшарпанная гитара, рога на подставке, старые черно-белые фотографии с видами Египта. Даже ряды бутылок на задней стене бара — мартини, «Куантро», «Гран-Марнье», мятный ликер «Крем-де-мент» — словно пришли из другой эпохи, эпохи вечеринок с коктейлями, аперитивами и послеобеденными наливками. Впечатление портили только голос Уитни Хьюстон из колонок да еще туристы в джинсах и кроссовках, изучающие путеводители.
Флин пришел в бар после восьми, сел на табурет у стойки и заказал «Стеллу». Когда пиво подали, он некоторое время смотрел на него, как ныряльщик — в бассейн перед прыжком с вышки, затем поднес бокал к губам и осушил в четыре долгих глотка, после чего немедленно велел бармену повторить. Со второй порцией он расправился так же быстро и только приступил к третьей, как вдруг заметил в зеркале бара того самого толстяка с лекции, который с газетой в руках устроился на диванчике слева. Флин совершенно не желал ни с кем разговаривать, а потому попытался укрыться за колонной. В этот миг толстяк поднял голову, заметил его, махнул рукой и, отложив газету, подошел поприветствовать.
— Очень увлекательный был рассказ, профессор Броди, — протянул он своим девчоночьим голоском. — Захватывающий!
— Спасибо, — поблагодарил Флин, отвечая на рукопожатие. — Рад, что кому-то понравилось.
«Принесла же нелегкая!»
Толстяк передал ему визитку.
— Сай Энглтон. Я из посольства. Отдел связей с общественностью. Обожаю Древний Египет.
— Ну и ну! — Флин сделал вид, что впечатлен. — А какой конкретно период?
— Да все, пожалуй, — ответил Энглтон, поводя пухлой рукой. — От начала до конца. Особенно ваша трактовка Гильф-эль-Кебира… — Это прозвучало так: «Ги-ильф-эль-Ки-биира». — Интересная история, — продолжил он. — Надеюсь, вы не откажетесь как-нибудь со мной пообедать? Приятно побеседовать с умным человеком.
— Буду рад, — ответил Флин, улыбаясь через силу.
После нескольких секунд тишины он, не видя другого выхода, пригласил американца выпить вместе. К его радости, предложение было отклонено.
— Я бы с удовольствием, но завтра рано вставать. Просто хотел еще раз поблагодарить за интересный рассказ. — Он замолк на секунду, а затем произнес: — Надо бы нам собраться и побеседовать насчет Гильфа.
Сказано было вполне невинным тоном, но Флин вдруг насторожился, словно Энглтон подразумевал нечто большее. Однако не успел археолог ничего уточнить, как новый знакомый похлопал его по плечу, еще раз похвалил лекцию и направился прочь из бара.
«Это все девочка из отеля, — сказал себе Флин и махнул бармену, чтобы налил еще пива. — Это из-за нее я стал дерганый. Да и вообще все это не к добру».
— И один «Джонни Уокер», — добавил он вслух. — Двойной.
Пил он до конца вечера, перебирая в уме воспоминания: о девочке, о Гильф-эль-Кебире, о Дахле, о «Пожаре в пустыне». Стаканов не считал — просто глушил тоску выпивкой, как в старые времена. За соседним столиком материализовалась компания молодых англичанок, и одна — хрупкая, темноволосая, хорошенькая — поглядывала в его сторону. Он всегда привлекал внимание дам (по крайней мере так ему говорили): большеглазый, плечистый, подтянутый — в отличие от других археологов, которые, как правило, не обращали внимания на физическую подготовку.