Исчезнувший оазис
Шрифт:
Молли оказалась седеющей блондинкой лет шестидесяти, прилично одетая, в удобных туфлях, с золотым крестиком на шее. Она обняла Фрею, прошептала слова сочувствия и, взяв гостью под руку, проводила ее из международного терминала в междугородний — на самолет до Дахлы. Там Алекс жила в последние годы, и там завтра должны были состояться ее похороны.
— Может, задержитесь в Каире? — предложила Молли по пути. — Переночуете у меня, а завтра вместе вылетим…
Фрея вежливо отказалась, объяснив, что хочет побыстрее добраться на юг, в одиночестве попрощаться с сестрой перед похоронами.
— Конечно, — согласилась женщина и стиснула Фрее плечо. — Вас
На междугородном терминале Фрея и еще трое пассажиров зарегистрировались. Кирнан, помахав у охранника перед носом какой-то корочкой, бегло сказала несколько слов по-арабски и прошла вместе с Фреей в зал вылета. В ожидании посадки говорили они немного. Только в очереди перед автобусом, который должен был отвезти ее к трапу, Фрея озвучила то, что терзало ее с позапрошлой ночи:
— Поверить не могу, что Алекс покончила с собой. Просто в голове не укладывается.
Если она и искала объяснения, то не получила. Молли Кирнан обняла ее еще раз, погладила по волосам и с последним «мои соболезнования» отвернулась и зашагала прочь.
Сквозь стекло иллюминатора Фрея рассеянно разглядывала лежащую под крылом пустыню — безбрежное грязно-желтое море, тающее в дымке горизонта. То тут, то там его поверхность бороздили, будто шрамы, сухие ветвящиеся русла ручьев, однако в основном пейзаж оставался безликим. Пустым, вымершим, унылым — под стать ее чувствам.
Доза морфия — вот как Алекс свела счеты с жизнью. Подробностей Фрея не знала, да и не хотела знать — слишком мучительно было в это вникать. У сестры обнаружили агрессивную форму рассеянного склероза: она частично потеряла зрение, ей парализовало руку, ноги отнялись… Боже, как это ужасно!
— Видимо, она не могла больше так жить, — сказала Молли Кирнан по телефону. — И решила действовать сама. Пока могла.
«Это совсем на нее не похоже, — подумала Фрея. — Вот так сдаться, оставить надежду». Впрочем, похоже, за время разлуки многое изменилось; только воспоминания остались прежними. Образы детства: вот Алекс сидит, обложившись тетрадями и образцами минералов, со старым армейским компасом времен битвы при Иводзиме; вот обнимает Фрею на похоронах родителей, вот растит сестру, забросив собственную карьеру. Алекс прошлого. Утраченная — теперь уже навсегда. Кто знает, насколько она изменилась за те семь лет, что они не разговаривали?
Все эти годы Фрея получала от нее письма — раз в месяц, словно по календарю. Семь дюжин посланий, исписанных размашистым, но четким почерком. Тем не менее Алекс ухитрялась обходить в них любые личные темы, как будто после того дня в Маркеме между ними словно стена выросла: о другом говорить — пожалуйста, а об этом — ни-ни. Темами новостей стали Дахла, пустыня, ее труды по движению дюн и геоморфологии плато Гильф-эль-Кебир, бог весть где лежащего. В душу она больше не пускала. Только в последнем письме, которое пришло за несколько дней до известия о смерти сестры, Алекс снова открылась перед ней. Но было уже слишком поздно.
И конечно же, Фрея, терзаясь от стыда после того, что натворила, не ответила ни на одно письмо. За все семь лет она даже не попыталась сблизиться, повиниться, искупить содеянное.
Это-то и мучило ее теперь больше всего, даже больше
Фрея достала из кармана измятый конверт с египетской маркой, посмотрела на него и убрала назад не читая.
За иллюминатором все тянулась пустыня — тусклая, безжизненная, унылая. Такое уныние жило в душе Фреи последние семь лет. А теперь, наверное, будет жить вечно.
Как и было обещано, в аэропорту Дахлы — скопление оранжевых корпусов среди безбрежного моря песка — Фрею встретил Захир Сабри, коллега Алекс, сухопарый крючконосый человек с усиками в бедуинском красно-белом платке-имме. Он сдержанно поздоровался, взял чемодан (рюкзак Фрея оставила при себе) и проводил через зал ожидания на улицу. Полуденный зной ударил в лицо, словно горячее полотенце. Каирская жара не шла ни в какое сравнение с этой: здесь раскаленный воздух будто бы высасывал из легких последний глоток кислорода.
— Как тут люд и живут? — охнула Фрея, поспешно надевая солнечные очки — яркий свет резал глаза.
Захир пожал плечами:
— Приезжай летом. Когда жарко.
Перед зданием аэровокзала находилась автостоянка, окаймленная плакучими инжировыми деревьями и цветущими олеандрами. Захир подошел к обшарпанной белой «тойоте-лендкрузер» с багажником на крыше и разбитой фарой, загрузил сумку в багажник, распахнул заднюю дверь и, ни слова не говоря, уселся на водительское сиденье — заводить мотор. Машина тронулась, проехала мимо поста безопасности на единственную в округе асфальтовую дорогу, которая грязно-серым разводом вилась по пустыне. Впереди виднелась зеленоватая расплывчатая полоса — оазис, а за ним, точно каемка гигантского блюдца, маячила бежевая каменная гряда.
— Гебель-эль-Каср, — произнес Захир. Пояснять он не стал, а Фрея не переспросила.
Автомобиль несся по дороге, где каменистые дюны уступили место пустырям с проплешинами кустарничков, а те — орошаемым полям, перемежающимся пальмовыми, оливковыми и цитрусовыми рощицами. Через десять минут придорожный знак на арабском и английском объявил, что они приближаются к Муту. Из писем Алекс Фрея помнила, что так называется главное поселение Дахлы, полупустой сонный городишко: двух-и трехэтажные, аккуратно выбеленные дома, акации и казуарины вдоль пыльных улиц, полосатые бело-зеленые бордюры, точно мятные леденцы… Вот мечеть; вот телега, запряженная ишаком, — на ней кучка женщин в черном; вот вереница верблюдов, бесцельно бредущих вдоль дороги. Ветерок занес в открытое окно «тойоты» запах дыма и навоза. В других обстоятельствах Фрея впитывала бы все это как завороженная — таким иным и чуждым было все вокруг, — но теперь лишь рассеянно смотрела в окно, где к тому времени показался город. От центрального проспекта ответвлялись бульвары, расходились лучами в разные стороны, создавая ощущение гигантской пинбол-машины.
Через несколько минут городок остался позади. «Тойота» неслась по лоскутному одеялу кукурузных и рисовых полей, мимо проплывали голубятни и пальмовые рощи, мелькали оросительные каналы и причудливые каменные насыпи. Наконец перед ними возникла деревня — скопление тесно наставленных глинобитных домишек. Захир убавил скорость, свернул налево сквозь открытые ворота и затормозил во дворе, обнесенном высоким глинобитным забором с гребнем из пальмовых ветвей. Там он посигналил и заглушил двигатель.