Ищите женщину
Шрифт:
А махну– ка я к Лизке! Вот это действительно мысль. Потому что все мои впечатления должны теперь устояться, осесть тяжелым осадком, после чего, когда вода выпарится, начнется настоящая кристаллизация…
Лизка! К тебе обращаюсь я!
А сейчас я пофантазирую, чем мы займемся, когда я приеду…
…И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь…
Ах, Галич!
Ну так что ты там такое говорила?…"
Дальше Турецкий читать не стал, ибо остальное ему было известно. Как все-таки странно выглядит человек с собой
Впрочем, скорее всего, не победой, а жадностью. Продать, рискуя собственной шкурой, подороже, – какая уж тут победа! Хотя в ее временном мире все понятия давно сместились и потеряли свой первоначальный, первородный смысл. Был презренным спекулянтом, а стал бизнесменом, то бишь Человеком Бизнеса! Вот уже и в Россию пришла западная чума: отнимают работу, заставляя спекулировать чем только возможно… Победители!
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ИТОГИ
Собрались в кабинете Турецкого.
Меркулов сказал, что так ему удобнее: отвлекать не будут – а Клавдию предупредил, где находится, и велел ни с кем не соединять, кроме, разумеется, генерального. Но у того день был жестко распланирован, и в этом плане заместитель, курирующий следственное управление, не значился.
Грязнов, пока ехали с вокзала, острил на разные темы, пытаясь исподволь выпытать некоторые тайны пребывания «важняка» в Питере, поскольку даже от близкого товарища – имелся в виду, конечно, Гоголев – никакой стоящей информации не получил. Как ни подъезжал. Ну да, кремень человек!
Турецкий не «кололся». Чего он никогда не скрывал от своих товарищей и, естественно, от любимого начальства – он имел в виду Костю, – так это своих промахов, а пуще – обидных ошибок. Поэтому и отчет о поездке начал с потери части дневника Кокорина. Правда, благодаря Славе имелась копия, но от этого не легче.
– Почему же? – возразил насупившийся было Костя, не терпевший разгильдяйства ни в чем. – Теперь они знают, что конкретно надо искать. Начало и конец.
– Так, может, снять копии и со вновь найденных материалов, а затем передать им оригиналы? – с иронией спросил Турецкий.
Костя серьезно взглянул на него и ответил:
– Вопрос не так уж и глуп, каким ты хочешь его представить. Я подумывал над этим. Возможно. Но торопиться опять-таки не следует.
– Новая постановка?
– Диалектика, Саня.
Грязнов слушал и делал многозначительное лицо. С чего бы это они? Будто спелись.
– Что, пока меня тут не было, открылись некие обстоятельства?
– Вот именно, – как-то неохотно ответил Меркулов. – Я получил кое-какие сведения от нашего друга.
– С Чертановской? – догадался Турецкий.
– Вот именно.
– И что мы имеем с гуся?
– Тебе не надоело хохмить? – поморщился Меркулов. – Так вот, мы имеем информацию о том, что есть интересующая нас информация. Ясно?
– Уж куда больше! – невольно рассмеялись Грязнов с Турецким. Улыбнулся и Меркулов.
– Но я сказал, что староват для прогулок, а поскольку есть более заинтересованное, чем я, лицо, то оно и прибудет. То есть ты.
– И когда?
– А чего ждать? Сегодня вечерком,
– Ну про киллера ты, Костя, уже в курсе.
– Я-то да, ты ему расскажи.
Грязнов начал повествование о том, как его служба вычислила-таки «официанта». Назвал людей, подтвердивших тождество некоего американца Думитриу Апостолу с фотороботом, составленным по описанию телохранителя консула. Словом, прошли по следу, который оборвался возле берлинского самолета. Дальнейший путь можно будет проследить теперь лишь по дипломатическим каналам. Либо через связи любезнейшего Александра Борисовича в американской криминальной полиции. Либо через Интерпол. Хотя последние не любят заниматься конкретно киллерами, все-таки их епархия – экономические преступления, наркота, торговля оружием. В конце концов, можно попробовать как-то поискать через Питера Реддвея. Все-таки Международный антитеррористический центр никто пока не собирался списывать со счетов. А Турецкому, как одному из заместителей начальника «Пятого уровня», так центр назывался в быту, что называется, и карты в руки. Только надо еще, правда, убедить толстого Пита, что убийство в «Мегаполисе» русского журналиста и американского консула есть акт терроризма, а не обычная сволочная уголовщина, настоянная на политике. Но у старины Питера нос таков, что его на мякине не проведешь. Стреляный воробей!
Турецкий подумал, что последнее очень бы пригодилось Питеру в его личную копилку всяческих русских идиом и специфических выражений, до коих Реддвей был великий любитель.
– А что? – изобразив глубочайшее размышление, добавил Турецкий. – Мы могли бы, в конце концов, и личную подругу нашего Кости задействовать!
Меркулов даже онемел от такой наглости. У него – подруга?!
– Я вспомнил мисс Джеми Эванс, Костя! Это уже не наш, это твой уровень. В конце концов, ты меня знаешь, я могу ради дела переспать с кем угодно – от жены министра до уборщицы в отеле. О Славкиных возможностях я уже и не говорю! А тут… – Он развел руками.
Меркулов переводил взгляд с одного на другого и, пробуя что-то сказать, лишь открывал рот, не издавая при этом ни звука.
– Ну вот видишь, ты даже дара речи лишился… Слав, ты не в курсе, за время моего отсутствия у меня в сейфе коньячок, случаем, не появился? Косте сейчас бы очень помогло.
– Ты циник и… бабник! – наконец сумел выдавить из себя Меркулов. – Вячеслав, я все делал, чтобы превратить его в интеллигентного человека! Но это была последняя капля.
– Костя, – серьезно поправил Грязнов, – ты забыл, что последняя была чуть меньше года назад!
– За это время, – расхохотался Турецкий, – у чаши заметно выросли борта! Так что поживем еще, не дрейфь!… А ведь я серьезно, между прочим, ребяты, хлопчики мои дорогие. Сейчас я вам расскажу про одну шпионку, которую очень сильно любил папаша нашего покойного журналиста, из-за которого, собственно, и разгорелся весь сыр-бор. А также засекреченный американский атомщик. И уж тут – точно военная тайна. А вот великая политическая тайна заключается в тех документах, ради которых и произошли убийства в отеле. Но там оказались копии. А оригиналы – вот они тут, у меня.