Ищу страну Синегорию
Шрифт:
Луны не было, и я по привычке ощупью находила дорогу. Одна за другой появлялись из темноты знакомые приметы: обломанная ветка на одинокой лиственнице, высокая кочка, столетний куст — целое дерево голубики. По молчаливому уговору с этого куста никто не рвал ягод. Так и стоял он у вновь протоптанной дорожки — весь словно в матово-синих бусах, могучий, пышный.
Сейчас все казалось иным, словно во всех предметах выступила наружу вторая, невидимая днем сущность. Они теперь напоминали людей. Каждый был строгим или грустным, насмешливым или простым. Такими они мне нравились
За последним поворотом мелькнул красноватый квадрат окна. Это «бабья республика». С крыльца навстречу мне молча покатился белый клубок. Найда.
У этой собачонки опасный характер: она всегда подбегает к человеку молча, обнюхивает. Если он почему-либо ей не нравится, так же молча кусает.
Меня Найда не трогает, как, впрочем, и вообще все собаки. Она потерлась о мою ногу, заскулила тихонько, просила подачки. Я бросила ей кусочек сахару. Так бывает всегда, когда я иду со смены.
На прогалине у речки глаза ослепил свет. Кто-то разложил костер на сухой галечниковой отмели. У меня из-под ног посыпались камешки.
— Кого черти несут? — недружелюбно спросил низкий голос Любки.
— Главную лесную нежить, — в тон ей ответила я.
— Ленка, ты, что ли? Иди к нам. Мы думали, из мужиков кто, а у нас разговор бабий, — уже другим тоном пригласила Любка.
Я подошла к костру. Сразу выступили из темноты знакомые лица: Любка, Женя, Ганнуся и вторая промывальщица Вера — незаметная выцветшая блондинка.
Я уселась поудобнее. Протянула к огню озябшие руки.
Усталые мысли были далеко. Смена выдалась не из легких — все то же проклятое болото. Чуть не опрокинулся на перетоне один из станков. В голове мелькали обрывки увиденного за день. Зыбкий кочкарник, накренившаяся мачта станка. Замерзшее от волнения лицо Толи Харина. Кажется, и до сих пор слышны гулкие удары снарядов о мерзлый грунт.
Сейчас бы спать, спать. И не все ли равно, какая сегодня ночь? Но вот я сижу у чужого костра и, наверное, никуда отсюда не уйду. Такова древняя власть огня и ночи.
— Так о чем же разговор?
— За любовь, конечно, — серьезно ответила Любка.
— Не за любовь, а про любовь, — придирчиво поправила Женя.
— Ладно тебе, указка школьная, — отмахнулась Любка, — мы ведь не на уроке. Вот сидим и толкуем, какая она, эта любовь? Все равно что тень — рядом, да не ухватишь. А может, мы просто такие невезучие?
— Люба, да ты что, всерьез? Это ты-то невезучая? — удивилась я. — Ты же такая красивая, за тобой всякий пойдет.
— Всякий-то, может, и пойдет, а вот коли один не хочет идти, тогда что?
В бегучем свете костра лицо ее казалось незнакомым, изменчивым. Глаза как темные окна. Попробуй прочти, что в них.
Вера вздохнула:
— Чего уж там — один! Сказала бы прямо, влюбилась в нового начальника — и точка. Да у него, говорят, без тебя зазноба есть. На базе. Картографом, что ли, работает.
Вера подвинулась ближе к огню. Может, хотела лучше увидеть Любку. Иной раз и собака, укусив сзади, забегает вперед посмотреть, что вышло.
— Нет, по мне такой ни к чему: уж больно заметен, — продолжала Вера. — На: такого везде бабы вешаться будут. Вот встретился бы мне парень хоть вроде Яшки того же. Не шибко видный, да работящий — я бы и счастлива была — Какой же Яша невидный? — сейчас же вмешалась Ганнуся. — У него улыбка красивая.
— Да уж знаем, знаем, лучше всех он у тебя, — успокоила ее Любка. В глазах мелькнули теплые искорки.
Женя на минуту исчезла в темноте, принесла охапку сухих веток, не очень умело подложила их в костер. Повалил густой, едкий дым. Мне казалось, что лицо ее плавает в дыму, теряет реальность.
— А я всегда думала — у меня не должно быть, как у всех, — начала Женя. — Оттого и профессию себе такую выбрала. Знаете, как в сказке о Золушке? Вдруг придет прекрасный принц. Ну, не принц, конечно, — человек. Но все равно самый лучший из всех! И будет он только для меня.
Женя замолчала. Ей никто не ответил, и к нам сразу придвинулась ночь. Особенная, единственная в году. Из леса долетел чуть слышный звук. Это падали с лиственниц первые желтые хвоинки. Потом что-то зазвенело певучей, громче, наверное, треснул ледок на прихваченной заморозком луже. И вместе с тем острее, гуще запахли травы. Лето еще боролось, не хотело уходить.
— Женя, а ты знаешь, что было с Золушкой дальше? — спросила я.
— Нет… Этого никто не знает.
— Я знаю. Слушай.
Я замолчала. Как выразить словами то, что мне, вдруг подсказала эта ночь? В ее настороженной тишине была горечь ухода и надежда на возвращение. Наверное, по-своему это почувствовали все. Четыре внимательных лица замерли. Ждали.
— Вы помните, — тихонько начала я, — фея дала Золушке не только чудесные башмачки, но и платье… Оно тоже было волшебным, его выткали из лунного света далеко-далеко в стране фей, за Синими горами. В нем Золушка выглядела красавицей, а вообще-то она вовсе ею не была. Просто славная девушка с доброй, мечтательной душой.
Когда за Золушкой пришли посланцы принца, она забыла про все на свете! Ей так хотелось поскорее увидеть его! И она оставила дома волшебное платье. Золушка и не подозревала о его чудесной силе. Феи легкомысленны, ее никто об этом не предупредил. Злая мачеха поскорее спрятала лунное диво на самое дно пропахшего нафталином сундука. Там оно и до сих пор лежит.
А Золушку привезли во дворец. Какой же она показалась неловкой среди величественных фрейлин! Только чудесные башмачки сверкали на ее маленьких ножках. Золушка только их и видела, так как от смущения не решалась поднять головы.
Принц слегка нахмурился, увидев ее, но тут же улыбнулся. Он был человеком слова.
Может быть, принц полюбил бы Золушку и такой, какая она была. Но вокруг были люди!
Целый лес придворных зашуршал, закачал головами: «Бедный, бедный принц! Такой молодой, такой красивый и должен жениться на такой дурнушке! Смотрите, смотрите, да она горбатая! Она и стоять-то как следует не умеет. Бедный, бедный принц!»
А принц все это слышал. И уже начал жалеть о данном слове. Ведь все принцы самолюбивы и привыкли к тому, что им должно принадлежать только самое лучшее.