Исход. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

Сотников Игорь

И тут по недовольному лицу милой, в назидательных для милого целях тут же запахнувшей свой халатик, не трудно догадаться о том, как ошибочно рассуждает её милый, приведя свою милую в кино. Куда девушки незамужнего звания, только и водятся на этапе своего ухаживания, а никак после того, как она согласилась сопровождать его в дальнейшей жизни. А дальнейшая, уже совместная жизнь, подразумевает повышение планки заинтересованности в тебе твоей отныне и навсегда супруги. Где она тебя и кино с тобой каждый день и вечер перед собой видит, и ей, чтобы как-то отвлечься от этой обыденности, нужно что-то больше, чем кино. Ну, например, театр. О чём видимо и не подумал её

милый. И она его за это не попрекает и само собой прощает, ведь он её милый и такие мелкие разногласия и его не точности её понимания укладываются в эту милость.

– Милый, – искоса посмотрев на милого, говорит милая, приведя его во внимание, – вы, наверное, просто запамятовали о театре. – И ведь точно, и милый и вправду запамятовал о театре, тогда как милая о нём помнит и ему об этом если надо напомнит. Ну а то, что милый о театре так забылся, то для этого есть смягчающие его вину обстоятельства – в их городе нет настоящего театра, а всякая там самодеятельность не может за это высокое искусство считаться. О чём прекрасно знает милый, не раз слышавший в устах своей милой такую категоричность суждения. – А раз их местожительство испытывает такой недостаток искусства, то что же тогда делать? – прямо в лице и во взгляде на милую читается у милого. А милая не так растерянно выглядит, как милый и она явно знает ответ на этот вопрос.

– А мы милый, уедем отсюда туда, где есть театр, куда ты будешь меня водить по выходным в своей пахнущей свежестью рубашке из аглицкой мануфактуры. – Милая в одно предложение, для понимания себя и своего стремления сделать жизнь своего милого привлекательней и интересней, всё расставляет на свои места. И у милого только одно затруднение возникает – его интересует, где и на что они там, в этом городе, где есть театр (а если там есть театр, то и жизнь там не так проста и дешева, как у нас, как я понимаю), будут жить.

А у милой прямо в сердце всё защемило при виде проявления такой заботы и беспокойства об их будущем у её милого. И она, не имея возможности сдержаться от проявления своей чувствительности, приближается к милому, обхватывает его шею горящими от нетерпения близости руками и, уткнувшись в него носиком, глядя глаза в глаза, говорит. – Ух ты какой у меня практичный и заботливый. Я знала за кого шла, выбирая тебя. – На этом моменте у милого и милой одновременно слёзно запотевают глаза и начинает всё в голове кружиться в мыслях. Где последнее, что помнит для себя милый, то это подразумевающие решение слова милой, звучащие из какого-то далека, сквозь шум летящего в темноте поезда, постукивающего колёсами на стыках рельс. – Я устроюсь в театр, а ты по своей части. Так что, поехали?

«Поехали. – Другого ответа и не могло прозвучать в ответ на этот полный доверительности взгляд», – говорит Семирамид Петрович, с такой неоднозначностью во взгляде глядя на Орлова, что тот, соображённый этим уверяющим его в чём-то взглядом, рукой потянулся к бутылке, затем наполнил бокалы и после их в залп осушки, каждый из участников этого разговора взялся за своё.

– Так на чём я остановился? – на этот раз прожёвывая колбасную отрезку вместе с лимоном, Семирамид Петрович начал вести себя несколько дерзновенно, позволяя себе вот такие отступления. А Орлов, имея полное право и возможность напомнить ему о том, что он забывается, ведя себя так с ним на равных, ничего такого не высказывает, а убеждённый его обаянием рассказчика, помыкает собой, заявляя: Поехали.

– Поехали? – с долей удивления переспрашивает Семирамид Петрович, не сразу уразумев, что этим хочет сказать Орлов. А как только

он по осоловевшим глазам Орлова понял, а частично догадался о том, насколько отстранён от действительности Орлов, – слабак этот Орликов, – то он, перевалившись через стол, без спроса берёт бутылку, затем из неё добавляет крепости в стаканы и к не возражению со стороны Орлова, на которого ему плевать и только бы посмел он ему возразить, стаканы вновь осушаются. Ну а как только Семирамид Петрович получает этот вдохновляющий его на всякие россказни и поступки толчок, то тут-то они и поехали.

– Значит так, – уткнувшись в одну точку, заговорил Семирамид Петрович, – жили, были рядом с собой в одной плоскости люди, имеющие насчёт друг друга свою жизненную позицию и планы.

– Что-то новенькое. – Пробубнил себе под нос, отчасти озадаченный, а отчасти удивлённый Орлов, мутными глазами глядя перед собой в одну точку, видя там уж точно не то, что мог бы подумать находящийся в этой области обозрения Орлова Семирамид Петрович. При этом и сам Семирамид Петрович начал погружаться не в то чтобы во всё собой рассказываемое, а он вдруг охватился таким у верованием во всё им тут рассказываемое, что уже не мог отделить правду от вымысла, без которого не подаётся вслух ни одна самая правдивая на свете история.

– – –

Ну а к чему всякое верование, а в особенности такое (а уж что говорить о том, когда ты сам уверуешь в тобой же сказанное), ведёт, то тут пояснять и объяснять ненужно, в связи с предсказуемостью и очевидностью последствий поведения того человека, кто под воздействием возбуждающего воображение напитка и художественности рассказа рассказчика, уверовал в нечто такое, что только ему и в голову прийти могло, а затем и попытался всё это осуществить, для начала распугав всех в офисе своим разыгравшимся в воображении видом человека с припадками ярости и безумием во взгляде.

Ну а что происходило в тот вечер с господином Орловым и что обо всём этом, происходящим с ним он думал, то, скорей всего, он и сам не в курсе всех тех дел, которые происходили в тот вечер в его голове. При этом объяснить ему хоть либо что-то, не был не способен никто, в том числе и Семирамид Петрович, чей вид был ненамного лучше господина Орлова. И хотя Семирамид Петрович, как бы выступал проводником всех идей господина Орлова, который требовал от него, чтобы он немедленно вёл его к успеху, было без особенного труда видно, что Семирамид Петрович совершенно не справляется с этой для себя ролью, раз за разом спотыкаясь об свои ноги, и господину Орлову самому приходилось брать Семирамида Петровича в свои руки, – Сёма, подлец, вставай, – и направлять его ход.

Так что при таком разрозненном в мыслях раскладе дел, не трудно предопределить дальнейшие события с ними, которые в итоге и привели к тому, что они, расходясь во взглядах на этот мир друг с другом, в результате разошлись, а точнее, потерялись друг с другом. А вот куда и в какую сторону они отдалились друг от друга, то это ими выяснилось только по утру и не сразу, а каждым в отдельности и по-разному. Хотя они, как говорила охрана на выходе из здания корпорации, вышли единым целым из лифта, затем совершенно не стесняясь и не реагируя на общественное мнение, смело так друг друга обнявши, с вызовом всё тому же общественному мнению глядя перед собой и выражая себя нечленораздельными матами, добрались до дверей, ведущих на выход из здания корпорации. Здесь господин Орлов на месте запнулся и остановившись, мутным взглядом обозрев окружающее, сделал неприличный жест рукой и громко проверил охрану на сообразительность.