Искатель. 1983. Выпуск №4
Шрифт:
— Хабалов… Хабалов? Нет, не знаю! Что-то вы путаете…
— А если подумать? Хабалов, гравировщик из магазина «Подарки», вот его фотографии. Морозов разложил их перед Лаевским. Вглядевшись, тот провел рукой по лицу, словно отгоняя какие-то неприятные воспоминания, и обратился к Нарышкину:
— Боже мой, вот о ком речь, — вздохнул он одновременно печально и с облегчением. — Конечно, я его знал. Он делал мне медную табличку на дверь, на папку. Кстати, совсем недавно. И раньше я пользовался его услугами, когда шел к друзьям на юбилеи — гравировку на хрусталь, серебро. Так это что же, значит, его убили? А за что?
— Спасибо, Владислав Борисович, что вспомнили, — спокойно сказал Нарышкин. — Действительно, в ваши годы и при столь обширном круге знакомых всех не упомнишь.
— Если я чем могу помочь…
— Скажите, пожалуйста, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Хабаловым?
— Все предельно просто. Лет пять-шесть назад зашел я в магазин «Подарки», купил для друга портсигар, попросил нацарапать монограмму. Хабалов выписал квитанцию, велел зайти через пару дней, а мне надо было тогда же. Ну… я заплатил сверх, он сделал надпись при мне, разговорились. Так я узнал его имя. Вот, собственно, и все.
Нарышкин молча протянул художнику протокол допроса. Тот расписался, раскланялся:
— Успеха вам, Николай Николаевич. Сожалею, что не смог помочь. Тяжесть теперь на душе… — подчеркнуто вежливо поклонился он на прощание.
— Что-то Владислав Борисович крутит, — делая пометки в блокноте, нарушил молчание Нарышкин. — Если знакомство с Хабаловым носило столь невинный характер, мог бы и побыстрее вспомнить. Хотя, думается, к убийству Лаевский отношения не имеет.
Начальник отдела кадров ювелирной фабрики «Кристалл» внимательно изучил удостоверение старшего инспектора МУРа, предложил садиться:
— Куранов, Чем могу быть полезным?
— Четыре года назад у вас работал некто Хабалов Федор Степанович. Меня интересует все об этом человеке: как трудился, не был ли замешан в каких-нибудь махинациях, почему ушел с фабрики, то есть истинная причина увольнения.
— Конечно, конечно, — согласился Куранов, перебирая бланки в картотеке уволенных, — а вот и он. Теперь я вспомнил этого типуса, пьяница он. Правда, работал хорошо, огранщик был первоклассный, но не реагировать на низкую дисциплину труда мы не могли. У администрации терпение лопнуло, объявили мы ему два выговора в приказе, и он, не дожидаясь последствий, сам ушел. Трудовую книжку не хотел портить.
— Понятно, — протянул Борис Петрович. — А не могли бы вы подсказать, были ли у него друзья, приятели?
Куранов задумался.
— Дело в том, — пояснил Морозов, видя замешательство кадровика, — что недавно Хабалов был убит в своей квартире, мы ведем розыск преступников. Хотелось бы найти кого-нибудь, кто мог бы обрисовать, что это был за человек.
— Вот теперь ясно.
Куранов поднял телефонную трубку, набрал номер.
— Добрый день, это Петр Максимович. Пришлите, пожалуйста, в отдел кадров Конина Олега Сергеевича.
Ждать долго не пришлось. Приоткрылась дверь, и на пороге вырос невысокий плотный мужчина в белом халате.
Куранов встал, забрав какие-то бумаги:
— Я буду по три семнадцать.
Морозов не торопился начать разговор: разложив на столе свою папку, достал авторучку, блокнот. Было заметно, что приглашенный нервничает, лицо его покраснело, лихорадочно блестевшие глаза уставились в одну точку.
— Познакомимся, Олег Сергеевич. — Я — старший инспектор уголовного розыска, капитан Морозов Борис Петрович. Если не возражаете, задам вам несколько вопросов.
— Да, да, пожалуйста, — скороговоркой выпалил Конин. Морозов уточнил его адрес, семейное положение и узнал, что после армии он пришел на фабрику учеником огранщика, потом получил разряд и стал работать самостоятельно. Три года назад женился, купил двухкомнатную кооперативную квартиру, потом обменял ее на трехкомнатную. Всего на фабрике одиннадцать лет.
— А зачем вам все это? — хриплым голосом спросил Конин, вытирая со лба капли пота.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с Хабаловым?
Огранщик побледнел.
— Я… работал с ним вместе… учеником… у него был…
— Да вы не волнуйтесь, Олег Сергеевич.
— А я и не волнуюсь, — дрожащим голосом ответил Конин, старательно отводя глаза…
— Дело в том, что я веду расследование убийства Хабалова. А вы как его бывший ученик, коллега, столько проработавший бок о бок, наконец, как друг семьи являетесь свидетелем по делу…
Внезапно этого крепкого на вид мужчину стал бить озноб, даже зубы заляцкали.
— Что это с вами?
— Я себя плохо чувствую. На больничном, пришел, чтобы помочь со срочным заказом. А тут вы с этим убийством.
— Как вы узнали, что Федор Степанович убит?
— Я же на его похоронах был, меня Зоя пригласила.
— А после похорон она вам звонила?
Конина снова передернуло, он наморщил лоб, что-то вспоминая. Наконец с трудом разжал губы:
— Да, звонила, по-моему, позавчера, точно не помню, температура была. Душу все изливала, просила не забывать, заходить.
— Рассказала, что ее вызывали на допрос?
— Да.
— Что она вам говорила о Савелии?
— М-м-м… чтобы молчал, если спросят о нем. Даю честное слово, его имя только от нее услыхал. Федя как-то под банкой сказал, что жена хахаля завела, встречается с ним у какой-то Раи, тот, значит, квартиру у нее снимает. Я, честно, даже имени его не знал. Клянусь. Отпустите меня, что-то не по себе, колотун бьет.
Морозов не стал да и не имел права вести допрос человека в таком состоянии без его согласия.
Попрощавшись с начальником отдела кадров «Кристалла», старший инспектор МУРа поехал к Нарышкину и изложил свои впечатления от беседы с Кониным. Они были противоречивы. Морозову показалось, что огранщик не просто недоговаривает, а чего-то боится и поэтому пытается утаить.