Искатель. 1983. Выпуск №4
Шрифт:
— Оно и хорошо, — пробурчал Вавила. И к Акиму: — Куда теперь?
Аким отвечал не очень уверенно:
— Тут недалеко сельцо должно быть. К нему бы и править…
— А говоришь так, будто сомневаешься.
— Как же не сомневаться? Мне туда дорога ведома. Дак и лихие, верно, туда же явятся… У них теперь зла на нас… Ведь не отвяжутся.
— И я так мыслю. — Вавила оглянулся назад.
— А ежели догонят… — начал было Аким.
— Встретим как положено! Зелье и пули еще есть.
Аким снова посомневался:
— А
— Саблями до смерти будем биться! — Вавила резко запрыгнул в седло.
Всем стало ясно, что говорить больше не о чем.
Ярема с Демкой сели на коней. Дашка устроилась рядом с Гордеем, туда же забрался и Аким. Федька и Трофим оказались на телеге, где было колесо с пушками.
Обоз из двух телег и трех всадников покатил навстречу неведомой, вполне возможной опасности…
И катили без остановок до самого вечера. Лишь раз придержали лошадей, когда Дашка углядела невысохшие листья подорожника. Она соскочила на ходу, набрала полные горсти и уже на возу обмыла их водой и сменила повязку на ране Гордея. А тот на боль и не жаловался, лежал тихо и смотрел в небо. Вроде вздремнул немного и лишь однажды поморщился, когда переезжали неглубокую ямину и телегу слегка тряхнуло.
— Потерпи, уже недолго, — молвил при этом Аким, вглядываясь в бледное лицо брата, И правда, скоро, примерно в версте, мелькнули соломенные крыши. Мелькнули и скрылись, потому как обоз покатил в низину. А когда выехали, перед глазами распахнулось ржаное поле.
Только не радовало оно, как радует ухоженное, обещающее обильный урожай поле, будь оно засеяно рожью или пшеницей. Это поле было наполовину вытоптано, наполовину спалено. Горькая гарь тошным запахом плыла над нивой, отдаваясь болью в сердцах у тех, кто ехал по обожженной с двух сторон дороге.
Приблизились к селу, увидели и другое: пяток покосившихся низких изб, сараи, вправо на горке — рига, на месте десятка других изб — головни да кучи камней от развалившихся печей. Над пожарищем кружили и каркали вороны, пустые и мертвые избы казались могилами. И даже солнце, тянувшееся к закату, стало серым и беспомощным.
Остановились.
— Куды править-то? — спросил Трофим.
— В избах-то, чай, пусто, дак нам туда без нужды, — сказал Аким и поскреб в бороде: не ожидал он увидеть такого, ох не ожидал… — И когда же село-то успели сжечь?
Эти слова Акима дед понял так, что отвечать надо ему, и, принюхавшись, ответил:
— Дождика тут не было, а дух-то от гари не шибко свежий. Дак, поди три дня назад, не меньше, пожгли село-то.
— Правь к тому месту.
— Да чего там зреть-то, пепелище одно, и все…
Подъехали к пепелищу. Аким, сойдя с телеги, ковырнул сапогом черную слежавшуюся пыль.
— Сюда, стало быть, спешили-то? — спросил дед и не дождался ответа. И так все было ясно. И снова спросил: — Теперь куда?
— Теперь-то? — Аким поднял голову. — А вон к риге-то и правь.
Демка, бывши на коне справа от возов, взялся за повод, чтоб скакать напрямую. Аким досказал:
— Правьте через село, а уж там и повернем.
Нехитра уловка, а следок-то сбивала. Понял Демка, что чужой глаз будет смотреть на обманную колею: вона на пыли-то, как на снегу, все отметится. И погоня прежде будет должна через все село проехать. От риги же и за дорогой приглядеть удобнее, да и место там открытое, пустое, знать, никто тайком не подберется.
Невелика рига, да надежно укрыла от чужих глаз вдвое уменьшившийся обоз. И верховые кони убрались, и людям хватило места, чтоб сгрести пыльную соломенную труху в кучу к середине стены и, укрывши солому холстиной, устроить лежанку.
Перед закатом с простора потянуло прохладой, в низинах белесым пологом лег туман. А когда солнце убралось совсем, туман возрос, как на дрожжах, уплотнился и пополз, — огибая горки, остужая и поя влагой нагретый воздух. Синий купол прохудился от колючих ярких звезд, потерял свежесть, остыл.
В сумерках мужики проверили оружие и сложили на возах так, чтоб и в потемках знать, где брать. Перед сном пожевали хлеба с солью да запили водой. Дашка приложила к ране Гордея свежих листьев и увязала их чистой тряпицей.
В сторожа Аким определил себя и Федьку, Демка напросился сам. Аким указал ему быть у ворот, что открывались в сторону дороги, и сидеть безотлучно. Им же вдвоем ходить вокруг и поблизости.
Демка облюбовал себе место снаружи, где от угла до ворот густо росла крапива, а у нижнего бревна — пусто. Влез туда, как в нору, лег на холстинку, положа рядом пистоль и рогатину.
Когда все улеглись, Аким с Федькой взяли по пистолю и пошли из риги. Не торопясь, обогнули ее, после чего Аким предложил отойти подальше.
— Да чего там, Аким Иваныч, в потемках-то топать? Еще сверзнемся в канаву, дак, что ли, караул кричать?
Но Аким настоял:
— Надобно поглядеть… Болит моя душенька, может, и беспричинно, да… ладно, пойдем неспешно.
Шли осторожно, глядели под ноги и убрели от риги. Темень охватила со всех сторон и поднялась до небес, стала осязаемой и упругой.
Задумавшись, Федька поотстал от Акима. Что-то тяжелое ворочалось в голове и не давало покоя всему телу. Как-то само собой получилось — он пригрел ладонью рукоять пистоля, и, как учуял, сразу подумалось, что, если он при оружии, значит, что-то должно случиться, непременно должно! От этого стало зябко, захотелось резко обернуться — не крадется ли кто сзади?
Луна, верно, взошла на любимую ею горку — стало светлее и спокойнее на душе.
Аким обернулся, глянул на Федьку, как ему показалось, насмешливо. И снова пошел.